Империя хирургов - Юрген Торвальд Страница 43

Кронпринцесса проводила Бергмана к кронпринцу, изможденному и обложенному подушками. Поскольку он был не в состоянии говорить, он лишь взял руку Бергмана и долго сжимал ее в своей.

Когда Бергман и кронпринцесса покинули комнату, она спросила: «Разве он выглядит больным? Вы не находите, что он выглядит довольно хорошо? Через четырнадцать дней пребывания канюли в трахее, я надеюсь, опухоль на надхрящнице полностью спадет». Ни слова правды о диагнозе с ноября, ни слова о раке. Бергман чувствовал, что кронпринцесса не готова мириться с другими диагнозами, кроме перихондрита или воспаления гортани – диагноза, который изначально поставил Маккензи и к которому он снова вернулся.

Заживление раны проходило удовлетворительно. У постели кронпринца постоянно находился врач, сменявшийся каждые шесть часов. В том числе это относилось к Бергману и Браману. Дежурство было утомительным и беспокойным занятием, не столько из-за требовательности больного, сколько из-за кронпринцессы, чья комната находилась по соседству. Каждую ночь она поднималась и слушала у двери или входила к больному. Она регулировала комнатную температуру и разбрызгивала повсюду одеколон и эвкалипт. Эти ее действия, которые исключительно благосклонными наблюдателями могли быть расценены как бесконечная любовь и забота, а всеми немногочисленными пристрастными наблюдателями – как властолюбие, утомляли. Ее вопросы: «Разве он не кашлял? Разве он не слишком много кашляет?» в совокупности с ее упрямым оптимизмом лишали последних сил.

Кронпринц действительно кашлял. После каждого приступа из канюли выступала коричнево-кровавая мокрота с фрагментами разрушающейся ткани.

Бергман обратил внимание Маккензи на кровь в мокроте, но Маккензи списал это на то, что после операции прошло слишком мало времени. Бергман и Браман провели микроскопическое исследование. В препарате они обнаружили три, четыре, восемь отчетливо различимых, образованных концентрическими слоями сфер – луковичной формы крупных клеток многослойного плоского эпителия, которые также называют раковыми жемчужинами. У них в руках находилось микроскопическое доказательство того, что это рак гортани, доказательство, которого так и не нашел Вирхов, доказательство, отсутствием которого так долго пользовался Маккензи.

Они показали результаты Краузе. Ему ничего не оставалось, как признать их правоту, по крайней мере, в их присутствии. Однако когда препарат был продемонстрирован Маккензи и Ховеллу, они отказались в это поверить, обосновав все ненадежностью микроскопии. В Англии микроскопия была прерогативой анатомов, не хирургов. Для Маккензи этого было достаточно, чтобы продолжать игнорировать признаки наличия рака.

Уже много дней Бергмана тревожило, что раковые клетки, отхаркиваемые кронпринцем, могут проникнуть глубже в легкие. Кроме того, он придерживался мнения, что теперь кронпринцем должны заниматься не специалисты по заболеваниям органов шеи, а врачи общей практики, чья задача состояла бы в поддержании нормального общего физического состояния. Уже давали о себе знать нарушения работы желудка и кишечника, и загадочный порошок, который Маккензи ежедневно вводил через гортань, не возымел ни малейшего действия. Когда Маккензи оказался в тупике, Бергман воспользовался этим моментом и потребовал привлечения сведущего терапевта. Маккензи согласился – но с условием, что терапевт ограничится осмотром легких и не будет вмешиваться в лечение гортани. Для проведения осмотра в Сан-Ремо был вызван немецкий терапевт профессор Куссмауль.

Куссмауль прибыл поздним вечером двадцать пятого февраля. Кронпринц уже мог вставать и даже ненадолго выходил на террасу виллы Цирио, хотя жаловался на сильные боли в гортани, от которых лишь на время могли избавить медикаменты. Куссмауль был потрясен его безрадостным видом. Он не обнаружил каких-либо тревожных симптомов, но тогда еще не были открыты свойства рентгеновского излучения, средства диагностики были более чем скромными, а простой осмотр был малоэффективен. Вопреки ревностному сопротивлению Маккензи и без предварительного согласования с Бергманом Куссмауль не смог не осмотреть также и гортань. Он диагностировал крайне запущенную стадию рака – продукты распада эпителиальной ткани стали проникать в дыхательный проход и отхаркиваться вместе с мокротой. Маккензи вернулся к своей проверенной тактике. Он допускал, что рак может иметь место, но ни одним из признанных анатомов – он подчеркнул это слово, намекая на микроскопический анализ Бергмана – еще не было доказано, что это раковые клетки. Если Вирхов признает наличие таковых клеток, то он, разумеется, будет готов согласиться с диагнозом, а также с тем, что кронпринцу следует вернуться в Германию.

Бергман и Куссмауль предложили вместо Вирхова, отбывшего в Египет, обратиться к немецкому профессору Вальдейеру, который был не менее знаменитым анатомом и патологом. Маккензи выразил согласие и пообещал присоединиться к выводам Вальдейера. Но что стоило его обещание? Уже вечером после отъезда Куссмауля кронпринцесса заявила: «Я совсем не верю профессору Куссмаулю, он уже стар и слаб и придерживается давно устаревших взглядов». Она заставляла Бергмана спорить с ней. «Вчера вы упомянули, что рана уже зажила». Бергман ответил: «К счастью, рана быстро зарубцевалась».

Кронпринцесса: «Если это так, то очень скоро Вы и Браман сможете покинуть Сан-Ремо».

Бергман понимал, что она хочет окончательно отделаться от присутствия в Сан-Ремо берлинских реалистов, рушащих ее мечты. Утром двадцать седьмого февраля кронпринцесса враждебно заметила: «Маккензи не начнет курс лечения перихондрита, пока вы здесь. Он считает, это дурно, когда врач, не разбирающийся в болезнях гортани, пытается все контролировать».

Бергман: «Если Вы настаиваете, я буду просить, чтобы меня освободили от этих обязанностей». Бергман сам не знал тогда, что преобладало в нем – злоба или сочувствие.

Тем же вечером он стоял на вокзале Сан-Ремо, готовый отбыть в Германию. Он чувствовал себя свободным, избавленным от драмы, единственной трагической фигурой которой был наследный принц. В эту минуту посыльный передал ему телеграмму. Он получил распоряжение кайзера остаться в Сан-Ремо. Кайзер чувствовал, что смертельно болен, и хотел еще раз увидеть сына. Он снова отправил принца Вильгельма в Италию, чтобы побудить его отца приехать в Берлин. С тяжелым сердцем Бергман вернулся в отель. Оттуда он телеграфировал личному врачу кайзера Лейтольду, что поездка принца бессмысленна, поскольку, чтобы избежать споров в Сан-Ремо, решение о переезде кронпринца в Берлин будет принимать профессор Вальдейер. Он может направить пациента в Германию, если возникнет необходимость получения бесспорных доказательств наличия рака, которые не оставили бы лазеек для Маккензи и кронпринцессы.

Но к Бергману не прислушались. Второго марта принц Вильгельм прибыл в Италию. Мать встретила его с холодностью, которая укоренилась в ее характере наряду с упрямством и чрезмерной самоуверенностью. Она искала пути держать его вдали от отца. Планы принца были в значительной степени расстроены, когда третьего марта в Сан-Ремо появился профессор Вальдейер. Вплоть до пятого марта он дотошно изучал мокроту, отхаркиваемую больным. После чего он письменно изложил результаты своей работы: «Обнаруженные концентрические тела (луковички, жемчужины, колбочки), вне всякого сомнения, представляют собой канкроидные тела и происходят от ракового новообразования. Должно быть…в раковом новообразовании давно идет процесс разрушения. Этот процесс… уже затронул гортань».