Откровенно об иммунитете. Вакцинация - Эула Бисс Страница 29

«Самое трудное, – говорит сестра, – это различать чувство дискомфорта и то, что говорит тебе совесть». Этот вопрос для меня так и остался неразрешенным, и меня тревожит большая вероятность того, что я могу спутать зов совести с чем-то другим. Я спросила моего бывшего преподавателя, романистку, которая преподает Ветхий Завет как литературное произведение, как можно распознать голос собственной совести. Она строго посмотрела на меня и сказала: «Это совершенно разные чувства. Не думаю, что уколы совести можно спутать с какими-либо другими ощущениями».

«Мораль не может быть полностью частным делом, – говорит мне сестра, – во многом по тем же причинам, по которым полностью частным не может быть язык. Нельзя выражаться языком, который понятен только тебе одному. Но мышление о совести как о личном чувстве правоты или неправоты позволяет предполагать, что наше коллективное понимание справедливости может быть недостаточным. Индивид может сопротивляться порокам господствующего морального кодекса и, таким образом, создавать возможность реформ – история изобилует такими примерами. Но есть и другой способ мыслить совесть – представлять ее как внутренний голос, который согласует твои действия с отстаиваемыми обществом моральными стандартами. В таких случаях совесть реформирует тебя самого».

Одним из благодеяний иммунитета, формируемого за счет вакцинации, является то, что небольшое число людей, которые избегают вакцинации, не ставят ни себя, ни других под угрозу повышенного риска заболевания. Но точное число таких людей – порог, на уровне которого утрачивается популяционный иммунитет и риск распространения заболевания значительно и быстро возрастает как для привитых, так и для непривитых, – варьирует в зависимости от заболевания и конкретных свойств вакцины и популяции. Мы часто можем оценить порог только после того, как он оказывается превзойденным. Это обстоятельство ставит человека, уклоняющегося от вакцинации по соображениям совести, в весьма щекотливое положение, так как его совестливое поведение может стать причиной эпидемической вспышки. Здесь мы можем пострадать от того, что экономисты называют моральным риском, от тенденции соглашаться на неразумный риск, рассчитывая на страховку. Наши законы позволяют некоторым людям исключать себя из числа вакцинируемых по причинам медицинского, религиозного или философского характера. Но решение относительно того, должны ли мы войти в число тех, кто уклоняется от вакцинации, – это действительно вопрос совести.

В разделе «Книги о вакцинах», озаглавленном «Служит ли вакцинация ребенка проявлением социальной ответственности?», доктор Боб спрашивает: «Можем ли мы обвинять родителей в том, что они ставят здоровье своего ребенка выше здоровья других детей?» Представляется, что это риторический вопрос, но подразумеваемый доктором Бобом ответ мне не подходит. В другом разделе книги доктор Боб дает совет родителям, которые боятся вакцины от кори, свинки и краснухи. «Я также хочу предостеречь их, чтобы они не делились своими страхами с соседями, потому что если много людей откажутся от вакцины, то заболеваемость корью, свинкой и краснухой может значительно возрасти».

Мне не нужно консультироваться со специалистами по этике, чтобы понять, что здесь что-то не так с моральной точки зрения, но моя сестра разрешает мой дискомфорт. «Проблема заключается в том, чтобы сделать особое исключение только для самого себя», – говорит она. Этот вопрос напомнил ей о стиле мышления, предложенном философом Джоном Роулсом. Представьте себе, что вы не знаете, какое положение вы займете в обществе – богатого, бедного, образованного, застрахованного, не имеющего доступа к медицинской помощи, ребенка, взрослого, ВИЧ-носителя, обладателя здорового иммунитета и т. д., – но вы при этом знаете весь спектр возможностей. То, что вам нужно в этой ситуации, – это равноправие, независимо от положения, какое вы займете в обществе.

«Рассмотрим отношение зависимости, – предлагает сестра. – Ты не распоряжаешься своим телом – оно не равнозначно нам, наши тела не являются независимыми. Здоровье наших тел всегда зависит от выборов, которые делают другие люди». Она ненадолго умолкает, видимо затрудняясь с подбором слова, что случается с ней очень редко. «Я даже не знаю, как об этом говорить, – сказала она. – Вся суть в том, что существует лишь иллюзия независимости».

* * *

Взойдя на престол в 1558 году, королева Елизавета I заявила, что обитает в двух телах: «Я существую не только в моем естественном теле, но и в теле политическом, каковое, по Его соизволению, правит». Эти слова – отражение средневековой политической теологии, но идея общественного тела имеет очень древнюю историю. Греки представляли политическое тело как организм, живущий своей жизнью, как часть великого космического организма – граждане и город были телами внутри других тел.

Наше современное убеждение в том, что мы обитаем только в одном теле, которое умещается в пределах, ограниченных кожей, возникло на основе мышления Просвещения, которое вознесло на пьедестал индивидуальность – как умственную, так и телесную. Но признаки, характеризующие индивидуальность, оставались расплывчатыми. К концу эпохи Просвещения считали, что тело раба может представлять лишь три пятых личности свободного человека. То есть некоторые люди оставались частями некоего целого, в то время как другие наслаждались новой иллюзией о том, что внутри своего тела они являют собой всю полноту человека.

В ответ на данное в 1912 году определение биологической индивидуальности как качества «потери жизнеспособности при разрезании на две части» Донна Харауэй замечает, что это требование неделимости не выполняется у червей и женщин. «Именно поэтому, – пишет Харауэй, – женщин с таким трудом признают индивидуальностями в современном западном дискурсе. Их личная, связная индивидуальность компрометируется досадным талантом их тел производить другие тела, чья индивидуальность может важностью превосходить их собственную, несмотря на то что они целиком содержатся в теле женщины». Одна из наших исключительно женских функций – это способность делиться.

Когда мой сын спрашивает, откуда у него пупок, я описываю ему полумифическую пуповину, когда-то соединявшую нас. Я показываю ему свой пупок и говорю, что все мы когда-то содержались в других телах, от которых зависела наша жизнь. Даже мой трехлетний сын, хотя он до сих пор полностью зависит от меня и уже привыкает к мысли о том, что он самостоятельное существо, находит это объяснение озадачивающим. Выступая в эпоху, непосредственно предшествовавшую Просвещению, королева Елизавета высказала парадокс, который в наши дни ускользает от нас: наши тела могут принадлежать нам, но сами мы принадлежим большим телам, которые сами состоят из множества других тел. Мы, в отношении наших тел, одновременно независимы и зависимы.

Естественное тело встречается с телом политическим в ходе вакцинации, когда одна игла пронзает оба тела. Способность некоторых вакцин формировать коллективный иммунитет, который важнее индивидуального иммунитета, производимого теми же вакцинами, позволяет предполагать, что политическое тело тоже обладает иммунной системой, способной защитить это тело. Некоторые из нас думают, будто то, что хорошо для политического тела, не может быть благом для тела естественного – интересы этих двух тел враждебны друг другу. Однако труды эпидемиологов, иммунологов и даже математиков говорят другое. Все методы анализа соотношений между риском и преимуществом, а также модели популяционного иммунитета приводят к заключению о том, что вакцинации приносят пользу как индивидам, так и обществу в целом. Когда ученые Гарварда недавно использовали теорию игр для создания математической модели поведения в отношении вакцинации во время эпидемии гриппа, они пришли к выводу, что даже «популяция, состоящая из одних эгоистов, способна победить эпидемию». Никакого альтруизма здесь не нужно.