Детектив в белом халате. У каждой болезни есть причина, но не каждому под силу ее найти - Макс Скиттл Страница 26

Врачи ночной смены обычно кажутся то ли мертвыми, то ли спящими.

Этим путем я и пошел, посвятив еще три года обучению терапии. Первые два года я каждые шесть месяцев обучался разным специальностям, а в течение третьего года работал только терапевтом в клинике. Последний год был необходим для того, чтобы я смог систематизировать навыки и убедиться, что я действительно могу работать терапевтом. За эти три года было множество незабываемых моментов. Моментов, которые многое напомнили мне о жизни и о том, как я хочу ее провести.

Напоминание 9: Пока не добился результата, притворяйся, что это уже произошло.

Статус: Первый год обучения. Педиатрия.

Когда хирург подносит скальпель к коже миссис Бленхайм, чтобы провести кесарево сечение, пациентка начинает осматривать оживленную операционную, ища успокоения в лицах опытных профессионалов вокруг себя. Ее взгляд останавливается на мне, дежурном педиатре, стоящем рядом с реанимационным местом для новорожденных. Педиатры присутствуют на большинстве кесаревых сечений, проводимых в нашей больнице, поскольку они принимают новорожденного и кладут его на маленький стол, оснащенный согревающей лампой, а также таким оборудованием, как кислородные маски (очевидно, совсем крошечные) и аспираторы. Когда миссис Бленхайм встречается со мной взглядом, я обнадеживающе ей улыбаюсь, однако внутри я ужасно напуган.

Все присутствующие знают, что я терапевт-стажер на педиатрической практике и что я хочу принять этого свеженького малыша из миссис Бленхайм. Однако они (и, конечно, миссис Бленхайм), возможно, не знают, что это первый младенец, которого мне предстоит принять. В сотый раз проверив оборудование под звуки разрезания живота миссис Бленхайм, я понимаю, что уже никогда не смогу вскрывать упаковку шарика моцареллы, как прежде. Я жду плача. Однако хирург извлекает что-то синее, мокрое и безжизненное. Не моргая, я наблюдаю за сценой, похожей на легендарную демонстрацию Симбы из «Короля Льва».

Он не плачет.

Мое сердце начинает биться в два раза чаще. Младенца передают мне.

Он не плачет.

Пожалуйста, плачь.

Не плачет.

Пожалуйста.

Тишина.

В первую очередь мне необходимо стимулировать дыхание этого мальчика путем растирания его теплыми полотенцами. До сих пор не могу понять, как сделать первый шаг. Не думаю, что я успел моргнуть, и я точно не выдыхал. Жесткий и искусственный свет, под которым он лежит, — полная противоположность младенцу. Я бросаю на пол полотенце, насквозь промокшее от амниотической жидкости, и начинаю растирать новорожденного новым сухим полотенцем.

Дыши, блин!

Пожалуйста! Господи, прошу!

Я смотрю на красный таймер передо мной: прошло уже 30 секунд. Я оцениваю тонус конечностей, дыхание, частоту сердечных сокращений. Все отсутствует. У меня ничего не получается. Я знаю, что меня поддерживает хирургическая бригада, но мне нужно, чтобы отец новорожденного не наблюдал за мной. Если его сын умрет, я не хочу, чтобы он это видел. Мне кажется, что время остановилось в этой операционной, где все с замиранием сердца ждут плача новорожденного.

Я помещаю его голову в нейтральную позицию и делаю в рот пять вдуваний через крошечную маску. На меня накатывает цунами облегчения. Он дышит. Я продолжаю стимуляцию, чтобы удостовериться, что все нормально. Он дышит. Я не могу оторвать от ребенка глаз. Он продолжает дышать. Он плачет.

Громко плачет!

Его сердце бьется, а мое запускается вновь. Младенец превращается из синего в розово-синего и, наконец, розового. Он продолжает дышать и плакать. Я тоже хочу разрыдаться, но беру себя в руки, заворачиваю новорожденного в чистые одеяла и отдаю акушерке. Она передает его сначала отцу, а затем матери. Все это напоминает какую-то странную эстафету. Пока миссис Бленхайм сшивают живот, они с мужем, новоиспеченные родители маленького мальчика, благодарят меня. Я улыбаюсь и говорю, что Макс — очень сильное имя. После этого я ухожу. Мои обязанности по растиранию детей на сегодня окончены.

Напоминание 10: Делай все возможное, чтобы защитить любовь.

Статус: Второй год обучения. Отделение неотложной помощи (снова).

Я бы хотел забрать их с собой домой, потому что таких, как они, больше не делают. Мистеру Ходбэг 80 лет, а миссис Ходбэг — 82 года. Сейчас, в час ночи в четверг, они лежат на койках в отделении неотложной помощи. Их обоих нашли лежащими на полу дома: мистер Ходбэг был на лестнице, а миссис Ходбэг — в ванной. Мне как врачу было бы странно брать только одного из них, поэтому я беру обоих. Я чувствую себя детективом. Мистер Ходбэг утверждает, что именно он упал первым. Это его вина, что миссис Ходбэг тоже упала, потому что она отправилась к нему на помощь в темноте, после того как услышала грохот.

Я киваю. Это кивок детектива, который ничего не упускает. Я оставляю мистера Ходбэга на третьей койке и направляюсь к миссис Ходбэг, лежащей на десятой койке, чтобы услышать ее версию событий. Естественно, миссис Ходбэг говорит, что это она упала первая. Это ее вина, что мистер Ходбэг упал, потому что он отправился к ней на помощь в темноте, после того как услышал грохот. Каждый все время спрашивает, как дела у второго. Они женаты шестьдесят один год и ни дня не провели порознь. Уважительные. Добрые. Любящие. Мне жаль, что миссис Ходбэг лежит между пьяницей на девятой койке и молодым придурком на одиннадцатой. Последний всего лишь поцарапал руку, но визжит, чтобы ему вкололи морфин. Это неправильно, но, к сожалению, все остальные койки заняты. Я стою с двумя картами в руках. Две разные истории, но, как сказал Боб Марли, одна любовь. Затем я понимаю, что нужно сделать. Подойдя к мистеру Ходбэгу, поднимаю ручник на его койке на колесах и сдвигаю койку вбок. Я ухожу до того, как он успевает снова меня спросить о самочувствии миссис Ходбэг, и торопливо шагаю к десятой койке. Затем я похищаю миссис Ходбэг.