Антон Райзер - Карл Филипп Мориц Страница 97

И случился толчок очень скоро, когда в Эрфурт приехала труппа Шпайха и ей дозволили играть в бальном зале, где прежде ставили свой спектакль студенты.

Райзер здесь уже был хорошо известен и даже стяжал известную славу своими актерскими талантами, поэтому он очень скоро познакомился с директором этого маленького театрика, и тот сразу согласился предоставить ему ангажемент, стоит только Райзеру пожелать пойти в актеры.

Это искушение – а к Райзеру теперь само шло в руки то, чего он тщетно домогался всю свою жизнь, – оказалось для него слишком сильным. Он отбросил все сомнения и теперь словно переселился в театральный мир, воспылав энтузиазмом, как в Ганновере, ко всем его частностям вплоть до театральных билетов и исполнившись своего рода зависти ко всем театральным людям вплоть до суфлеров и переписчиков ролей.

Один из таких, по имени Байль, впоследствии ставший знаменитым актером, особенно остро возбуждал любопытство Райзера. Он заметно выделялся среди остальных членов труппы, и Райзер ничего так сильно не желал, как свести с ним знакомство, что было совсем не трудно. Он не утаил свое желание от Байля, тот укрепил его в решении посвятить себя театру, и Райзер надеялся обрести в нем друга.

Отбросив всякие сомнения, он старался сколько возможно не думать о докторе Фрорипе и своем друге Нерьесе и, никому не сказавшись, принял ангажемент театрального директора, исполнившись решимости и надежды первой же своей ролью так показать себя, чтобы все одобрили его выбор.

Теперь все зависело от того, в какой роли ему дадут выступить, и случилось так, что к ближайшей постановке были намечены «Модные поэты» и ему предложили роль в этом спектакле.

Сначала он хотел сыграть Мутного и уже выучил роль наизусть, но его новый друг актер Байль отговорил его, поскольку всегда сам играл эту роль и она ему хорошо удавалась, Райзеру же лучше взять Рифмовского, которого прежде исполнял малоизвестный актер.

Райзер охотно согласился на это предложение, так как полагал, что, сыграв Маскариля и магистра Блазия, уже достаточно поднаторел в комических ролях, а потому переписал свою роль и выучил ее наизусть.

Он уже предвкушал счастливое развитие своей театральной карьеры, как вдруг заметил нечто такое, что в самом расцвете надежд повергло его в страх и ужас. Будто посланец самого сатаны нанес ему удар кулаком: над ним нависла угроза выпадения волос.

Именно теперь, когда тело должно быть во всем безупречно, постигла его эта беда, заранее внушая ему отвращение к самому себе.

Он в панике помчался к своему верному другу доктору Зауэру, и тот обнадежил его, сказав, что волосы еще можно сохранить. И вот вечером перед премьерой «Модных поэтов» он стоял в уборной за кулисами и наряжался в комическое платье, в коем ему предстояло выступить в роли смехотворного Рифмовского. Его имя красовалось в этот день на афишах, развешанных на всех углах.

Незадолго до начала спектакля в театр пришел Нерьес и осыпал Райзера горькими упреками, однако Райзер, с головой ушедший в свою роль, пребывал в столь взбудораженных чувствах, что даже его не слышал. Наконец и Нерьес поддался тому же настроению и стал хохотать над его комическим костюмом, но в эту самую минуту явился посланец и объявил директору, что доктор Фрорип немедленно отправится в магистратуру с жалобой на него, если он позволит студенту, имя которого обозначено в афише, выйти на сцену. Ослушание приведет к незамедлительной потере театром концессии на выступления в городе.

Райзер застыл как окаменелый, директор в испуге заметался, не зная, что предпринять, пока один из актеров не вызвался как-нибудь одолеть роль Рифмовского с помощью суфлера: публика в партере уже начала топать, в нетерпении ожидая поднятия занавеса.

В неописуемом бешенстве Райзер мерил шагами пространство за кулисами, впившись зубами в тетрадку с ролью. Затем он выбежал из театра и снова под дождем и ветром пустился бродить по улицам, покуда уже глубокой ночью не упал в изнеможении на каком-то крытом мосту, защитившем его от дождя, но потом опять, собравшись с силами, продолжал кружить по городу, пока не занялся день.

Такое крайнее напряжение всего естества в первые мгновения горчайшей боли только и могло хоть немного возместить его потерю. Состояние нескончаемого исступления содержало в себе нечто такое, что питало и насыщало его неутолимую тоску. Вся его несбывшаяся театральная жизнь как будто сосредоточилась в пределах этой ночи, он же одну за одной перебирал все стадии страсти, которые мог изобразить, не иначе как испытав на самом себе.

На другой день доктор Фрорип призвал его к себе для отеческого увещания. В самых лестных выражениях он уверял Райзера, что его таланты располагают к большему, нежели звание актера, что он не знает самого себя и пребывает в неведении собственных достоинств.

Райзер же, ясно осознав невозможность осуществить свое желание в Эрфурте, снова впал в самообман и убедил себя, что по собственной воле отбрасывает намерение посвятить себя театру, раз уж весь свет словно сговорился препятствовать этому, да и разубеждающая речь доктора Фрорипа содержала в себе так много лестного.

Но едва он опять остался один, как самообман начал мстить жестокими терзаниями и сомнениями, возобновилась внутренняя борьба. И наконец его постиг ужаснейший удар, которого он так надеялся избежать: волосы его стали неудержимо падать.

Мысль о необходимости носить парик – для эрфуртских студентов нечто диковинное – была ему невыносима. Тогда на оставшиеся у него скудные деньги он снял место в гостинице на самом дальнем краю города, где, однако, только ночевал и по вечерам заказывал себе пиво с ломтем хлеба, чтобы продержаться на своем запасе как можно дольше.

Днем он обычно бродил по безлюдным местам, иногда укрываясь от дождя в церквах, и так провел почти две недели, пока один из друзей не выследил его, и как-то раз Нерьес, Окорд, В. и еще несколько человек, озабоченных его пропажей, неожиданно нагрянули к нему в гостиницу с дружескими упреками, зачем-де он от них удалился.

Ему удавалось теперь зачесать волосы со лба на парик, так что под густым слоем пудры вся шевелюра могла сойти за его собственную. И он решился вместе с друзьями вернуться в людское общество, однако все время старался держаться только этой компании, пожелав, сколько возможно, жить в уединении подальше от людей.

В этом желании ему также не было отказа. Благодушный В. сразу же поговорил со своим дядей, регирунгсратом профессором Шпрингером, и в живых красках описал ему положение Райзера и его нужду в уединенном жилище.

Советник Шпрингер пригласил Райзера к себе и нашел столь ободряющие и ласковые слова, что Райзер сразу проникся к нему сердечной симпатией и почтением.

В то время Шпрингер читал лекции по статистике, иные из которых Райзер посетил, так как весьма интересовался этим предметом. Узнав об этом, советник Шпрингер стал всячески склонять его всерьез заняться этой наукой и пообещал всемерно ему содействовать.

И содействие началось с того, что он, не откладывая, предоставил Райзеру, как тот мечтал, отдельное жилье в своем садовом домике, вручив ему и особый ключ. Из окна этого дома открывался красивейший вид на сады, сплошной чередой окружавшие Эрфурт.