Овод - Этель Лилиан Войнич Страница 8

Артур вернулся домой словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно счастлив. На собрании намекали на подготовку к вооружённому восстанию. Джемма была теперь его товарищем, и он любил её. Они вместе будут работать, а может быть, даже вместе умрут в борьбе за грядущую республику. Вот она, весенняя пора их надежд! Padre увидит это и поверит в их дело.

Впрочем, на другой день Артур проснулся в более спокойном настроении. Он вспомнил, что Джемма собирается ехать в Ливорно, a padre – в Рим.

Январь, февраль, март – три долгих месяца до пасхи! Чего доброго, Джемма, вернувшись к своим, подпадёт под протестантское влияние (на языке Артура слово «протестант» и «филистер» [22]были тождественны по смыслу). Нет, Джемма никогда не будет флиртовать, кокетничать и охотиться за туристами и лысыми судовладельцами, как другие английские девушки в Ливорно: Джемма совсем другая. Но она, вероятно, очень несчастна. Такая молодая, без друзей, и как ей, должно быть, одиноко среди всей этой чопорной публики… О, если бы его мать была жива!

Вечером он зашёл в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым ректором. Вид у него был усталый, недовольный. Увидев Артура, padre не только не обрадовался, как обычно, но ещё более помрачнел.

– Вот тот студент, о котором я вам говорил, – сухо сказал Монтанелли, представляя Артура новому ректору. – Буду вам очень обязан, если вы разрешите ему пользоваться библиотекой и впредь.

Отец Карди – пожилой, благодушного вида священник – сразу же заговорил с Артуром об университете. Свободный, непринуждённый тон его показывал, что он хорошо знаком с жизнью студенчества. Разговор быстро перешёл на слишком строгие порядки в университете – весьма злободневный вопрос.

К великой радости Артура, новый ректор резко критиковал университетское начальство за те бессмысленные ограничения, которыми оно раздражало студентов.

– У меня большой опыт по воспитанию юношества, – сказал он. – Ни в чём не мешать молодёжи без достаточных к тому основании – вот моё правило. Если с молодёжью хорошо обращаться, уважать её, то редкий юноша доставит старшим большие огорчения. Но ведь и смирная лошадь станет брыкаться, если постоянно дёргать поводья.

Артур широко открыл глаза. Он не ожидал найти в новом ректоре защитника студенческих интересов. Монтанелли не принимал участия в разговоре, видимо, не интересуясь этим вопросом. Вид у него был такой усталый, такой подавленный, что отец Карди вдруг сказал:

– Боюсь, я вас утомил, отец каноник. Простите меня за болтливость. Я слишком горячо принимаю к сердцу этот вопрос и забываю, что другим он, может быть, надоел.

– Напротив, меня это очень интересует.

Монтанелли никогда не удавалась показная вежливость, и Артура покоробил его тон.

Когда отец Карди ушёл, Монтанелли повернулся к Артуру и посмотрел на него с тем задумчивым, озабоченным выражением, которое весь вечер не сходило с его лица.

– Артур, дорогой мой, – начал он тихо, – мне надо поговорить с тобой.

«Должно быть, он получил какое-нибудь неприятное известие», – подумал Артур, встревоженно взглянув на осунувшееся лицо Монтанелли.

Наступила долгая пауза.

– Как тебе нравится новый ректор? – спросил вдруг Монтанелли.

Вопрос был настолько неожиданный, что Артур не сразу нашёлся, что ответить.

– Мне? Очень нравится… Впрочем, я и сам ещё хорошенько не знаю. Трудно распознать человека с первого раза.

Монтанелли сидел, слегка постукивая пальцами по ручке кресла, как он всегда делал, когда его что-нибудь смущало или беспокоило.

– Что касается моей поездки, – снова заговорил он, – то, если ты имеешь что-нибудь против… если ты хочешь, Артур, я напишу в Рим, что не поеду.

– Padre! Но Ватикан…

– Ватикан найдёт кого-нибудь другого. Я пошлю им извинения.

– Но почему? Я не могу понять.

Монтанелли провёл рукой по лбу.

– Я беспокоюсь за тебя. Не могу отделаться от мысли, что… Да и потом в этом пет необходимости…

– А как же с епископством?

– Ах, Артур! Какая мне радость, если я получу епископство и потеряю…

Он запнулся. Артур не знал, что подумать. Ему никогда не приходилось видеть padre в таком состоянии.

– Я ничего не понимаю… – растерянно проговорил он. – Padre, скажите… скажите прямо, что вас волнует?

– Ничего. Меня просто мучит беспредельный страх. Признайся: тебе грозит опасность?

«Он что-нибудь слышал», – подумал Артур, вспоминая толки о подготовке к восстанию. Но, зная, что разглашать эту тайну нельзя, он ответил вопросом:

– Какая же опасность может мне грозить?

– Не спрашивай меня, а отвечай! – Голос Монтанелли от волнения стал почти резким. – Грозит тебе что-нибудь? Я не хочу знать твои тайны. Скажи мне только это.

– Все мы в руках божьих, padre. Всё может случиться. Но у меня нет никаких причин опасаться, что к тому времени, когда вы вернётесь, со мной может что-нибудь произойти.

– Когда я вернусь… Слушай, carino, я предоставляю решать тебе. Не надо мне твоих объяснений. Скажи только; останьтесь – и я откажусь от поездки. Никто от этого ничего не потеряет, а ты, я уверен, будешь при мне в безопасности.

Такая мнительность была настолько чужда Монтанелли, что Артур с тревогой взглянул на него:

– Padre, вы нездоровы. Вам обязательно нужно ехать в Рим, отдохнуть там как следует, избавиться от бессонницы и головных болей…

– Хорошо, – резко прервал его Монтанелли, словно ему надоел этот разговор. – Завтра я еду с первой почтовой каретой.

Артур в недоумении взглянул на него.

– Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? – спросил он.

– Нет, нет, больше ничего… Ничего особенного.

В глазах Монтанелли застыло выражение тревоги, почти страха.

* * *

Спустя несколько дней после отъезда Монтанелли Артур зашёл в библиотеку семинарии за книгой и встретился на лестнице с отцом Карди.

– А, мистер Бёртон! – воскликнул ректор. – Вас-то мне и нужно. Пожалуйста, зайдите ко мне, я рассчитываю на вашу помощь в одном трудном деле.