Игра в классики - Хулио Кортасар Страница 8

Позже у них вошло в привычку сравнивать покрывала, двери, светильники, занавески; номера в гостиницах cinquième arrondissement ^[80] казались им лучше, чем в sixième, ^[81] а в septième ^[82] округе им не везло, там всегда что-нибудь происходило, то в соседней комнате чем-то стучали, то водопроводные трубы издавали зловещее гудение, и тогда Оливейра рассказывал Маге историю Тропмена, Мага слушала, прижавшись к нему, надо будет прочесть очерк Тургенева, ^[83] представить себе невозможно, сколько всего нужно прочитать за эти два года (почему именно два, она сама не знала), в другой раз это был Петио, или Вайдманн, или Джон Кристи, ^[84] гостиница почти всегда располагала к криминальной теме, но иной раз Магу захлестывала волна серьезности, и она спрашивала, не отрывая взгляда от безоблачного неба, так ли значительна живопись сиенской школы, ^[85] как это утверждает Этьен, и не следует ли сэкономить, чтобы купить проигрыватель и пластинки Гуго Вольфа, песни которого она иногда напевала, но останавливалась на середине, потому что дальше не помнила, и поэтому сердилась. Оливейре нравилось заниматься любовью с Магой, потому что для нее не было на свете ничего важнее, и в то же время — это трудно понять — сам он оставался как бы под наслаждением, он достигал высшей его точки и припадал к нему, стараясь продлить, и это было все равно что очнуться и вспомнить собственное имя, а потом к нему возвращалось его обычное состояние, всегда немного сумеречное, которое он так любил, потому что боялся совершенства во всех его видах, но Мага по-настоящему страдала, когда он возвращался в свои воспоминания и во все то неясное, о чем ему необходимо было подумать, но он не мог думать, он покрывал ее поцелуями, побуждая снова отдаться любовным играм, и она смирялась, постепенно воодушевляясь, возвращала его себе, отдаваясь ему с яростью бешеного зверя, глядя на него невидящими глазами и заламывая руки, потеряв человеческий облик, похожая на статую, которая катится с горы, цепляясь ногтями за время, среди беспрерывных хрипов и стонов. Однажды ночью она укусила его, до крови укусила в плечо, потому что он словно оставил ее одну, затерявшись в собственных мыслях, и они вступили в безмолвный сговор, Оливейра почувствовал, будто Мага ждет от него смерти, что-то в ней, но не она сама, какая есть, а что-то скрытое в глубине взывало к уничтожению, и, лежа на спине, она медленно наносила ему удары, которые разбивали ночные звезды и возвращали пространству все его проблемы и ужасы. В тот единственный раз он вел себя как матадор из притчи, для которого убить — значит вернуть быка морю, а море — небу, и он мучил Магу всю долгую ночь, о которой они потом почти никогда не вспоминали, он превратил ее в Пасифаю, ^[86] он сложил ее пополам и употребил, как подросток, он проделал с ней все, что мог, и требовал от нее того, что требуют только от последней проститутки, он превознес ее до небес, сжимая в объятиях с запахом крови, он заставил ее выпить семя, которое вытекало у нее изо рта, подобно словам, он высосал ее всю, со всех сторон, и выплюнул ей в лицо ее саму, чтобы соединить ее в единое целое в этом окончательном акте самопознания, которое только мужчина может дать женщине, он изодрал ее своей кожей, волосами, слюной и стонами, он выпил всю до последнего ее великолепную силу и бросил ее на постель, слыша, как она плачет от счастья совсем близко от его лица и от зажженной им сигареты, которая возвращала его в ночь и в гостиничный номер.

После всего Оливейра встревожился, не придет ли ей в голову, что это и есть вершина всего, и не станет ли она искать в любовных играх источник жертвенности. Больше всего он боялся собачьей преданности как самой завуалированной формы благодарности; он не хотел, чтобы свобода, единственный наряд, который был Маге к лицу, растворилась бы в женской угодливости. Но он тут же успокоился, потому что после черного кофе и посещения биде было видно, что она в крайней растерянности. С ней очень скверно обошлись этой ночью, и, чувствуя, как вокруг нее пульсирует бесконечность пустоты, она должна была бы ощутить его первые слова, как удар хлыстом, а она села на край кровати окончательно подавленная и пыталась прийти в себя с помощью улыбок и смутной надежды, и это совершенно успокоило Оливейру. Потому что, если он ее не любил, желание должно было пройти (а он ее не любил, значит, желание пройдет) и надо, как чумы, избегать в любовных играх чего бы то ни было святого. На протяжении дней, недель, месяцев, в каждом номере гостиницы и на каждой площади, при любой позиции в постели и каждым утром в кафе супермаркета: жестокое представление, хитроумная операция — и разумное равновесие. Он пришел к выводу, что Мага действительно ждала, когда Орасио убьет ее, считая, что через смерть она возродится, подобно фениксу, и станет полноправным членом сообщества философов, иначе говоря, болтунов из Клуба Змеи: Мага хотела приобщиться к знаниям, хотела стать об-ра-зо-ван-ной. Она призывала, подталкивала, подстрекала Орасио принести эту ослепительную жертву, а так как они были совершенно разные люди и даже в самом обычном разговоре ни в чем не совпадали и во всем представляли противоположность друг другу (и она это знала и прекрасно это понимала) — то единственная возможность соединения заключалась в том, что Орасио убьет ее во время любви, и тогда она наконец соединится с ним, они вознесутся на небеса гостиничного номера одинаково обнаженными, и там она сможет воскреснуть, словно феникс, после того как он задушит ее, наслаждаясь, и слюна потечет из ее открытого рта, а он будет смотреть на нее, восторгаясь, будто только сейчас начал узнавать ее, и сделает ее своей, чтобы она навсегда осталась рядом с ним.

(-81)