В субботу вечером, в воскресенье утром - Алан Силлитоу Страница 8

Он сунул в карман пакет с сэндвичами и флягу с чаем и дождался, пока отец натянет куртку. Едва выйдя из дома, они сразу услышали шум, доносящийся с фабрики, что находилась отсюда в каких-то ста ярдах, за высокой стеной. Генераторы завывали всю ночь, а днем огромные фрезерные станки скрипели в цехах своими рычагами и зубцами, отчего у людей в домах создавалось ощущение, будто живут они в непосредственной близости от какого-то монстра, страдающего несварением желудка. Запахи дезинфекции и смазки, свежей стальной стружки отравляли воздух окраины, где фабрику окружали четырехквартирные дома, улицы и балконы, нависающие над ее тушей и боками, словно телята, сосущие вымя гигантской коровы. Каждый год фабричный отдел доставки направлял упакованные в ящики велосипедные части по Эддисон-роуд на железную дорогу, где ожидали дрезины, способствуя, таким образом, росту послевоенной (а может, думал Артур, и довоенной, потому что война может начаться хоть завтра) экспортной торговле и налаживанию понтонного сообщения на реке (ее назвали Стерлинговый Счет), через которую обычные мосты не перекинешь. Тысячи работающих на фабрике людей приносили домой хорошее жалованье. Это была уже не почасовая работа, как до войны, и увольнение, если задержишься на десять минут в туалете, чтобы прочитать «Футбол пост», уже не грозило — теперь, если десятник начинал наезжать, всегда можно было послать его куда подальше и найти другую работу. И не нужно было больше бежать в обеденный перерыв за кульком жареной картошки, чтобы съесть ее с принесенным из дома куском хлеба. Сейчас за то, что горбатишься на сдельной работе, получаешь хорошее жалованье, а в столовой тебя ждет горячий обед за шиллинг. С зарплаты можно скопить на мотоцикл или даже подержанную машину или все спустить за десять дней, кутя напропалую. Потому что сейчас нет смысла копить деньги из года в год. Это игра для дураков — денежки-то дешевеют, и к тому же кто скажет, когда янки придет в голову какая-нибудь безумная идея, типа сбросить на Москву водородную бомбу. А в таком случае останется лишь помахать всем рукой, сжечь футбольный абонемент и лотерейные карточки и позвонить Билли Грэму ^[3]. «Если, конечно веришь в Бога, — сказал он себе, — а я в него не верю».

— Пробирает что-то, — произнес отец, застегивая пальто доверху.

— А чего ты хотел, ведь уже ноябрь, — откликнулся Артур. Не то чтобы у него не было пальто, но на работу он его никогда не надевал, даже если на земле уже лежал снег, а в воздухе было морозно. Пальто существует для вечерних выходов, когда на тебе нормальная одежда. Когда живешь в пяти минутах ходьбы от фабрики, по дороге разогреваешься, а там — станок, он живо кровь по жилам разгонит… Пальто носят только те, кто живет в Мансфелде и Киркби, потому что в автобусах холодно.

Толстуха миссис Булл, местная сплетница, стояла во дворе, сложив свои мясистые руки поверх фартука, и смотрела, как люди идут на работу. Краснолицая, с глазами-пуговками, она бдительно защищала интересы своего племени — королева двора, жившая здесь двадцать два года и заслужившая прозвища Всемирные новости и Репродуктор, ибо с утра до полудня не спускала глаз с фабрики, процеживая слухи, которыми потом торговала в розницу. Ни Артур, ни его отец, проходя мимо, с ней не поздоровались, да и друг с другом словом не обмолвились, пока не прошли до середины улицы.

Улица была длинная, прямая, замощенная булыжником, с фонарными столбами и переходами через равные промежутки, с разбросанными тут и там палисадниками. Выходишь из дома — и сразу оказываешься на мостовой. Охряный цвет крыш потемнел от сажи, краска на стенах домов выцвела и пошла трещинами, на всем лежала печать столетней древности, кроме разве домашней мебели.

— Ну до чего только люди не додумаются! — проворчал Ситон, подняв голову и увидев возле почти всех дымоходов телевизионные антенны, похожие на цепь радаров, настроенных на волну несбыточной мечты.

У большой кирпичной столовой они повернули на Эддисон-роуд. Ноябрьское небо было ясным и темно-синим, кое-где еще поблескивали звезды.

— У каждого будет свой маленький вертолет, — с готовностью откликнулся Артур. — Вот увидишь. Бери кредит на десять лет, плати пять шиллингов в неделю с процентами, и будешь летать в Дерби к приятелю на обеденный перерыв.

— Размечтался, — фыркнул отец.

— А еще я читал в газете, — продолжал Артур, — на прошлой неделе, по-моему, в четверг, точно, я еще, помню, обжимку ^[4] в нее завернул, — так вот, там написано, что через пять лет человек на Луну полетит. А через десять будут летать туда-обратно. А что, похоже на правду.

— Ты совсем чокнулся, Артур, — засмеялся Ситон. — И когда только вырастешь и перестанешь сказки рассказывать. Тебе ведь уже почти двадцать два. Мог бы хоть что-то соображать. Я думал, армия тебя научит уму-разуму, но, выходит, не научила.

— Единственное, чему может научить армия, — огрызнулся Артур, — так это чтоб больше никогда не захотеть служить в армии. Тут они большие мастаки.

— Когда я был молодым, — задумчиво проговорил Ситон, — не было даже беспроводных радиоприемников. А нынче, гляди-ка, — телевизоры. Картинки на дому.

Их поглотил поток: велосипеды, автобусы, мотоциклы, пешеходы, торопящиеся успеть проскочить через одну из семи проходных до половины восьмого. Артур с отцом прошли через шестигранное административное здание, расположенное посреди широкой проезжей части и разделяющее фабрику на две неравные части. Ситон работал в сборочном цеху и через сто ярдов свернул в сторону.

— Увидимся в перерыв, Артур.

— Пока, па.

Артур шел длинным коридором, нащупывая во внутреннем кармане пропуск и вдыхая, как и каждое утро с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать — за вычетом двух лет армейской службы, — фабричные запахи смазки, моторного масла и металлической стружки, от которых появляются и пышным цветом расцветают на лице и плечах прыщи, которые всего тебя превратят в один огромный прыщ, если не становиться каждый вечер на полчаса под душ. Что за жизнь, подумал он. Тяжелая работа, хорошие деньги и запах, от которого кишки сводит.

Звонкий понедельничный сигнал к началу работы показался скрежетом, совершенно отличным от музыки, звучавшей в душе Артура. Оказавшись в цеху, он сразу погрузился в мир разнообразных шумов и двинулся вдоль вереницы токарных и фрезерных станков, полировальных машин, ручных прессов, приводимых в движение множеством ремней и шкивов, вращающихся, извивающихся и хлопающих на втулках тяжелых, хорошо смазанных колес, нависающих над головой. Они, в свою очередь, питались от двигателя, застывшего в дальнем конце цеха черной блестящей тушей выброшенного на берег кита. Почти невидимые за спинами рабочих станки, снабженные собственными небольшими двигателями, дергались со стоном и постепенно начинали завывать, отчего все сильнее кружилась голова и в висках пульсировала боль. Эта боль особенно сильно ощущалась после мирных выходных, которые для Артура закончились ловлей форели в прохладной тени поросшего ивами берега канала невдалеке от домов, именуемых Воздушными шарами, в нескольких милях от города. По центральным проходам взад-вперед сновали дрезины, перевозящие готовую продукцию — педали, ступицы, цепи, болты — из одного конца цеха в другой. За стеклянной перегородкой, над кипой только что составленных табелей учета склонился десятник Роббо. Женщины и девушки в шляпках или сетках для волос, мужчины и подростки в чистых синих комбинезонах начинают работу, им не терпится начать дневную смену. Меж тем уборщики и подметальщики уже деловито расхаживают по проходам, готовые по любому знаку заняться своим делом.