Счастливчики - Хулио Кортасар Страница 8

— Потрясно, братан, — сказал Мохнатый. — Договорился о подмене на радио?

— Сказал, что зуб болит, — ответил Умберто Роланд. — А не то сразу вычтут денежки. Вот и товарищи мои из ансамбля тоже пришли проводить вас.

Роберто угрюмо придвинул еще один столик и четыре стула, артист заказал холодный кофе с ромом, а музыканты сошлись на пиве.

IX

Паула и Рауль вошли в дверь со стороны Флориды и сели за столик у окна. Паула едва окинула взглядом кафе, а Рауль с интересом принялся отгадывать, кто же из этой массы обливающихся потом буэносайресцев может оказаться их попутчиками.

— Не будь у меня в кармане приглашения, я бы решил, что кто-то из друзей подшутил надо мной, — сказал Рауль. — А тебе не кажется все это невероятным?

— В данный момент мне это кажется нестерпимо жарким, — сказала Паула. — Но допускаю, что приглашение подлинное.

Рауль развернул кремового цвета листок и перечитал еще раз:

— В восемнадцать часов в этом кафе. Багаж заберут утром из дому. Убедительно просят никого с собой не приводить. Все остальное обеспечивает Управление экономического развития. Ничего себе лотерея. Но почему в этом кафе, скажи на милость?

— С некоторых пор я отказываюсь что бы то ни было понимать в этом деле, — сказала Паула, — за исключением того, что ты счастливо выиграл по лотерейному билету и пригласил меня с собой, лишив раз и навсегда возможности попасть в справочник «Кто есть кто в Аргентине».

— Наоборот — это загадочное плавание прибавит тебе весу. Можешь сказать, что удалилась от света ради духовного очищения или что пишешь монографию о Дилане Томасе ^[7], очередном модном в литературных кофейнях поэте. Я лично считаю, что главное очарование всякого безумства состоит в том, что оно всегда кончается плохо.

— Да, порою в этом есть свое очарование, — сказала Паула. — Le besoin de la fatalite ^[8], как говорится.

— В худшем случае получится обычное плавание, правда, неизвестно куда. На три-четыре месяца. Признаюсь, именно это, последнее, меня и склонило в его пользу. Куда же это они могут отправить нас так надолго? Разве что в Китай?

— В который из двух?

— В оба, отдавая должное традиционному нейтралитету Аргентины.

— Хорошо бы, но увидишь, привезут в Геную, а оттуда — на автобусах по всей Европе, пока не растрясут вконец.

— Сомневаюсь, — сказал Рауль. — В таком случае они бы до отплытия расписали это на все лады. А когда отплывем — там уже другой разговор.

— Но все-таки, — сказала Паула, — что-то о маршруте говорили.

— В высшей степени туманно. И в сослагательном наклонении, так что я даже не запомнил, какие-то намеки с целью разбудить в нас природный авантюризм и азартность. Короче, бесплатное морское путешествие с учетом международной обстановки. То есть нас не повезут ни в Алжир, ни во Владивосток, ни в Лас-Вегас. Главная хитрость — оплаченные отпуска. Какой же служащий устоит? Да и тревел-чеки прими в расчет. В долларах, заметь, в долларах.

— Да и возможность пригласить меня.

— Вот именно. И узнать, излечивает ли морской воздух и экзотические портовые города от любовного недуга.

— Как-никак, а лучше люминала, — проговорила Паула, глядя на него. Рауль тоже посмотрел на нее. Так они и смотрели друг на друга некоторое время, чуть ли не с вызовом.

— Ладно, — сказал Рауль, — хватит глупостей. Ты мне обещала.

— Ясное дело, — сказала Паула.

— Ты всегда говоришь «ясное дело», когда оно как раз самое что ни на есть темное.

— Обрати внимание. Я сказала: как-никак, а лучше люминала.

— Идет, on laisse tomber ^[9].

— Ясное дело, — повторила Паула. — Не сердись, милый. Я тебе очень благодарна, правда. Ты меня берешь с собой и вытаскиваешь из такого болота, пусть даже при этом гибнет моя и без того невысокая репутация. Право же, Рауль, я верю, что путешествие пойдет мне на пользу. Особенно если вляпаемся в какую-нибудь дурацкую историю. Вот смеху-то будет.

— Как бы ни обернулось, а разнообразие, — сказал Рауль. — Мне немножко поднадоело проектировать виллы для таких, как твое или мое семейство. Понимаю, что нашел довольно глупое решение и даже не решение, а просто отсрочку. В конце концов мы приплывем сюда же, и все снова будет в точности как прежде. Но может быть, чуть-чуть не точно так, как прежде.

— Одного не могу понять — почему ты не пригласил с собой какого-нибудь друга, кто тебе более близок, чем я.

— Возможно, именно поэтому, миледи. Чтобы эта близость не продолжала связывать меня с великой южной столицей. Не говоря уж о том, что близость, сама знаешь…

— По-моему, — сказала Паула, глядя ему в глаза, — ты просто потрясающий.

— Благодарю. Это, конечно, не совсем так, но ты помогаешь мне таким казаться.

— Я верю, что путешествие будет очень интересным.

— Очень.

Паула глубоко вздохнула. Внезапно — как будто ощутила что-то вроде счастья.

— Ты захватил таблетки от качки?

Но Рауль смотрел на шумную молодежную компанию.

— Боже, — сказал он. — Похоже, один собирается петь.

А

Пользуясь тем, что завязался диалог между матерью и сыном, Персио думает, оглядывает все вокруг себя, и ко всему, что видит вокруг, прилагает логос, или из логоса извлекает нить, в глубинной сути ищет тончайший хрупкий след к зримому, которое должно было бы — именно этого он хочет — открыть ему ход к синтезу. Без труда отсекает Персио второстепенные фигуры от центральных, действующих, рассчитывает и собирает воедино значащие элементы, проникает внутрь окружающих обстоятельств и перепахивает их вдоль и поперек, расчленяет и анализирует, отделяет и кладет на весы. И то, что он видит вокруг, обретает объем, который способен бросить в пот, породить видения, не имеющие никакого отношения к галлюцинациям, населенным тиграми и жесткокрылыми насекомыми, способен породить пыл, что преследует свою жертву неотступно, но без обезьяньих прыжков и лебединой эхолалии. Уже за пределами кафе остались статисты, наблюдающие за тем, как развертывается партия (теперь это становится игрой), и не знающие, нем она закончится. Персио находит все большее удовольствие в том, чтобы на плате отделять мимолетное сияние тех, кто остается, от тех, кому предстоит пуститься в плавание. Он знает не больше, чем они, о законах игры, но чувствует, что законы эти создаются тут, самими игроками, словно на бескрайней шахматной доске, где сражаются немые противники по законам, единым и для слона, и для коня, этих игрушечных дофинов и сатиров. Каждая партия — целая навимахия ^[10], каждый шаг — поток слов или слез, каждая клеточка на доске — песчинка, заключающая в себе море крови, или комичную участь белки в колесе, или провал жонглеров, что кувыркаются на лугу под звон бубенцов и аплодисментов.