Равнодушные - Альберто Моравиа Страница 8

— Я вовсе не собирался… — начал было Лео.

Теперь все поняли, что Мариаграция в своей ревности уже не остановится на полпути. И с тоской и отвращением почувствовали, что спокойный ужин при мирном свете лампы закончится постыдной, бурной сценой.

— Вы, мой дорогой Мерумечи, — прервала любовника Мариаграция, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами, — только что проявили непростительное легкомыслие… Я не принадлежу к числу ваших модных и бесстыдных приятельниц, которые думают только о развлечениях и деньгах, — сегодня один любовник, завтра — другой, лишь бы повеселиться… О нет, вы ошибаетесь… я отнюдь не похожа на этих синьор!

— Мне и в голову не приходило, что…

— Я принадлежу к тем женщинам, — все больше распаляясь, продолжала Мариаграция, — которые могли бы кое-чему научить вас и вам подобных. Но из чувства редкой в наши дни деликатности, а может, даже по недомыслию, я никогда себя не выпячиваю, не говорю о себе и потому остаюсь непонятой и неоцененной, по достоинству… Однако, если я слишком добра, скромна и великодушна, это еще не значит, что кому-либо позволено оскорблять меня при всяком удобном случае… — Она в последний раз пронзила любовника гневным взглядом, опустила глаза и принялась меланхолично перекладывать лежавшие перед ней вилки и ложки:

На лицах у всех остальных отразилось величайшее уныние.

— У меня и в мыслях не было оскорбить вас, — миролюбиво ответил Лео. — Да и что я такого сказал?! Что из всех четверых я один доволен жизнью.

— О, вполне понятно! — с явным намеком сказала Мариаграция! — У вас нет причин быть ею недовольным.

— Послушай, мама, — вмешалась в разговор Карла, — он не сказал ничего обидного.

Карлой овладело отчаянье. «Покончить со всем, — думала она, глядя на перезрелую и по-детски обидчивую мать, которая, опустив голову, казалось, пережевывала свою ревность. — Покончить со всем этим, любой ценой изменить жизнь». В голову приходили самые нелепые идеи — уйти из дому, раствориться в лабиринте улиц. На память пришли вкрадчивые слова Лео: «Тебе нужен такой человек, как я». Это будет настоящим концом всего.

И концом ее долготерпения. «Он или другой, не все ли равно», — подумала она. Она перевела взгляд с матери на лицо Лео. Вот они, неизменные лица спутников ее жизни: упрямые, тупые, неспособные понять ее порывы. Она опустила глаза и уставилась в тарелку, где остывший соус уже подернулся пленкой.

— А ты вообще помолчи, — приказала мать Карле. — Тебе этого не понять.

— Уважаемая синьора! — протестующе воскликнул Лео. — Я тоже ничего не понял.

— Вы, — хмуря брови, многозначительно сказала Мариаграция, — отлично меня поняли.

— Возможно, — пожав плечами, ответил Лео. — Но…

— Молчите!.. Ни слова больше! — прервала его Мариаграция. — Для вас самое лучшее тоже помолчать. На вашем месте я была бы тише воды, ниже травы.

В столовой стало совсем тихо.

Вошла служанка и быстро убрала посуду.

«Ну, кажется, буря миновала, и скоро проглянет солнце», — подумал Микеле, видя, как постепенно проясняется лицо матери. Он поднял голову и без тени улыбки спросил:

— Итак, инцидент исчерпан?

— Безусловно, — подтвердил Лео. — Мы с твоей матерью помирились. Разве мы с вами не помирились, синьора?

На крашеном лице Мариаграции мелькнула слабая улыбка, — она отлично знала этот вкрадчивый голос еще с тех лучших времен, когда была молода, а любовник был ей верен.

— Вы думаете, Мерумечи, — сказала она, кокетливо поглядев на свои холеные руки, — что так легко — взять и простить?

Сцена становилась явно сентиментальной. Карла задрожала от обиды и опустила глаза, Микеле презрительно усмехнулся.

«Все ясно. Мир заключен. Обнимитесь, и не будем об этом больше вспоминать».

— Прощать, — с шутовской важностью объявил Лео, — долг каждого доброго христианина. («Черт бы ее побрал, — подумал он. — Счастье еще, что дочь вполне заменяет мне мать».) Он, не повернув головы, украдкой бросил взгляд на Карлу: пухлые, красные губы, чувственна еще больше, чем мать.

Она, конечно же, готова ему отдаться. После ужина можно попробовать — куй железо, пока горячо. Завтра будет поздно.

— Ну что ж, — сказала Мариаграция, — будем добрыми христианами и простим.

Не в силах больше сдержать улыбки, она умиленно просияла, обнажив два ряда чересчур белых зубов. Все ее рыхлое тело заколыхалось.

— Кстати, — добавила она в порыве внезапной материнской любви, — мне приятно вам напомнить, что завтра — день рождения Карлы.

— Мама, теперь не принято отмечать день рождения, — сказала Карла, подняв голову.

— А мы его отметим, — ответила Мариаграция торжественным тоном. — А вы, Мерумечи, считайте себя приглашенным на утренний чай.

Лео привстал и поклонился.

— Весьма вам признателен, синьора. — Затем, обращаясь к девушке, спросил: — Сколько тебе исполнится, Карла?

Они посмотрели друг на друга. Мариаграция, сидевшая напротив дочери, подняла два пальца и еле слышно, одними губами, подсказала: «Двадцать». Карла расслышала, поняла и заколебалась. «Она хочет уменьшить мне годы, чтобы самой быть помоложе. Так нет же!»

— Двадцать четыре, — ответила она, не краснея. Лицо Мариаграции выразило разочарование.

— Такая старая? — с шутливым изумлением воскликнул Лео.

— Да, такая старая, — подтвердила Карла.

— Ты не должна была говорить, — упрекнула Мариаграция дочь. От горькой дольки неспелого апельсина, которую она сунула в рот, лицо ее стало еще более кислым. — Женщине всегда столько лет, на сколько она выглядит… А тебе на вид нельзя дать больше девятнадцати — двадцати.

Она проглотила последнюю дольку апельсина. Лео вынул портсигар и каждого угостил сигаретой. Над столом поплыли голубые облачка дыма. Какое-то время все четверо сидели неподвижно, в замешательстве поглядывая друг на друга. Наконец Мариаграция поднялась и сказала:

— Идемте в гостиную.

Все встали и один за другим вышли в коридор.