Бесы - Федор Достоевский Страница 76

– У, идиотка! – проскрежетал Николай Всеволодович, всё ещекрепко держа ее за руку.

– Прочь, самозванец! – повелительно вскричала она. – Я моегокнязя жена, не боюсь твоего ножа!

– Ножа!

– Да, ножа! у тебя нож в кармане. Ты думал, я спала, а явидела: ты как вошел давеча, нож вынимал!

– Что ты сказала, несчастная, какие сны тебе снятся! –возопил он и изо всей силы оттолкнул ее от себя, так что она даже больноударилась плечами и головой о диван. Он бросился бежать; но она тотчас жевскочила за ним, хромая и прискакивая, вдогонку, и уже с крыльца, удерживаемаяизо всех сил перепугавшимся Лебядкиным, успела ему еще прокричать, с визгом и схохотом, вослед в темноту:

– Гришка От-репь-ев а-на-фе-ма!

IV

«Нож, нож!» – повторял он в неутолимой злобе, широко шагаяпо грязи и лужам, не разбирая дороги. Правда, минутами ему ужасно хотелосьзахохотать, громко, бешено; но он почему-то крепился и сдерживал смех. Онопомнился лишь на мосту, как раз на самом том месте, где давеча ему встретилсяФедька; тот же самый Федька ждал его тут и теперь и, завидев его, снял фуражку,весело оскалил зубы и тотчас же начал о чем-то бойко и весело растабарывать.Николай Всеволодович сначала прошел не останавливаясь, некоторое время дажесовсем и не слушал опять увязавшегося за ним бродягу. Его вдруг поразила мысль,что он совершенно забыл про него, и забыл именно в то время, когда самежеминутно повторял про себя: «Нож, нож». Он схватил бродягу за шиворот и, совсею накопившеюся злобой, из всей силы ударил его об мост. Одно мгновение тотдумал было бороться, но, почти тотчас же догадавшись, что он пред своимпротивником, напавшим к тому же нечаянно, – нечто вроде соломинки, затих ипримолк, даже нисколько не сопротивляясь. Стоя на коленях, придавленный кземле, с вывернутыми на спину локтями, хитрый бродяга спокойно ожидал развязки,совершенно, кажется, не веря в опасность.

Он не ошибся. Николай Всеволодович уже снял было с себя,левою рукой, теплый шарф, чтобы скрутить своему пленнику руки; но вдругпочему-то бросил его и оттолкнул от себя. Тот мигом вскочил на ноги, обернулся,и короткий широкий сапожный нож, мгновенно откуда-то взявшийся, блеснул в егоруке.

– Долой нож, спрячь, спрячь сейчас! – приказал снетерпеливым жестом Николай Всеволодович, и нож исчез так же мгновенно, какпоявился.

Николай Всеволодович опять молча и не оборачиваясь пошелсвоею дорогой; но упрямый негодяй все-таки не отстал от него, правда теперь ужене растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию на целый шаг позади. Обапрошли таким образом мост и вышли на берег, на этот раз повернув налево, тоже вдлинный и глухой переулок, но которым короче было пройти в центр города, чемдавешним путем по Богоявленской улице.

– Правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на дняхобокрал? – спросил вдруг Николай Всеволодович.

– Я, то есть собственно, помолиться спервоначалу зашел-с, –степенно и учтиво, как будто ничего и не произошло, отвечал бродяга; даже не точто степенно, а почти с достоинством. Давешней «дружеской» фамильярности небыло и в помине. Видно было человека делового и серьезного, правда напраснообиженного, но умеющего забывать и обиды.

– Да как завел меня туда господь, – продолжал он, – эх,благодать небесная, думаю! По сиротству моему произошло это дело, так как внашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования. И вот, верьте богу, сударь,себе в убыток, наказал господь за грехи: за махальницу, да за хлопотницу, да задьяконов чересседельник всего только двенадцать рублев приобрел. НиколаяУгодника подбородник, чистый серебряный, задаром пошел: симилёровый, говорят.

– Сторожа зарезал?

– То есть мы вместе и прибирали-с с тем сторожем да ужпотом, под утро, у речки, у нас взаимный спор вышел, кому мешок нести.Согрешил, облегчил его маненечко.

– Режь еще, обокради еще.

– То же самое и Петр Степаныч, как есть в одно слово с вами,советуют-с, потому что они чрезвычайно скупой и жестокосердый насчетвспомоществования человек-с. Окромя того, что уже в творца небесного, нас изперсти земной создавшего, ни на грош не веруют-с, а говорят, что всё однаприрода устроила, даже до последнего будто бы зверя, они и не понимают, сверхтого, что по нашей судьбе нам, чтобы без благодетельного вспомоществования,совершенно никак нельзя-с. Станешь ему толковать, смотрит как баран на воду,дивишься на него только. Вон, поверите ли-с, у капитана Лебядкина-с, где сейчасизволили посещать-с, когда еще они до вас проживали у Филиппова-с, так иной раздверь всю ночь настежь не запертая стоит-с, сам спит пьян мертвецки, а деньги унего изо всех карманов на пол сыплются. Своими глазами наблюдать приходилось,потому по нашему обороту, чтобы без вспомоществования, этого никак нельзя-с…

– Как своими глазами? Заходил, что ли, ночью?

– Может, и заходил, только это никому неизвестно.

– Что ж не зарезал?

– Прикинув на счетах, остепенил себя-с. Потому, раз узнамшидоподлинно, что сотни полторы рублев всегда могу вынуть, как же мне пускатьсяна то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав? Потомукапитан Лебядкин (своими ушами слышал-с) всегда на вас оченно надеялись впьяном виде-с, и нет здесь такого трактирного заведения, даже последнегокабака, где бы они не объявляли о том в сем самом виде-с. Так что, слышамши прото из многих уст, я тоже на ваше сиятельство всю мою надежду стал возлагать. Я,сударь, вам как отцу али родному брату, потому Петр Степаныч никогда того отменя не узнают и даже ни единая душа. Так три-то рублика, ваше сиятельство,соблаговолите аль нет-с? Развязали бы вы меня, сударь, чтоб я то есть зналправду истинную, потому нам, чтобы без вспомоществования, никак нельзя-с.

Николай Всеволодович громко захохотал и, вынув из карманапортмоне, в котором было рублей до пятидесяти мелкими кредитками, выбросил емуодну бумажку из пачки, затем другую, третью, четвертую. Федька подхватывал налету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька ловил и прикрикивал: «Эх, эх!»Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и, продолжая хохотать,пустился по переулку на этот раз уже один. Бродяга остался искать, ерзая наколенках в грязи, разлетевшиеся по ветру и потонувшие в лужах кредитки, и целыйчас еще можно было слышать в темноте его отрывистые вскрикивания: «Эх, эх!»