Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский Страница 68

– Но как же решить-то, вот вопрос?

– Я так и скажу ей: «Ведь вы его любите больше всего, апотому и счастье его должны любить больше своего; следственно, должны с нимрасстаться».

– Да, но каково же ей будет это слышать? А если онасогласится с вами, то в силах ли она будет это сделать?

– Вот об этом-то я и думаю день и ночь и... и...

И она вдруг заплакала.

– Вы не поверите, как мне жалко Наташу, – прошептала онадрожавшими от слез губками.

Нечего было тут прибавлять. Я молчал, и мне самому хотелосьзаплакать, смотря на нее, так, от любви какой-то. Что за милый был это ребенок!Я уж не спрашивал ее, почему она считает себя способною сделать счастье Алеши.

– Вы ведь любите музыку? – спросила она, несколькоуспокоившись, еще задумчивая от недавних слез.

– Люблю, – отвечал я с некоторым удивлением.

– Если б было время, я бы вам сыграла Третий концертБетховена. Я его теперь играю. Там все эти чувства... точно так же, как ятеперь чувствую. Так мне кажется. Но это в другой раз; а теперь надо говорить.

Начались у нас переговоры о том, как ей видеться с Наташей икак это все устроить. Она объявила мне, что за ней присматривают, хотя мачехаее добрая и любит ее, но ни за что не позволит ей познакомиться с НатальейНиколаевной; а потому она и решилась на хитрость. Поутру она иногда ездитгулять, почти всегда с графиней. Иногда же графиня не ездит с нею, а отпускаетее одну с француженкой, которая теперь больна. Бывает же это, когда у графиниболит голова; а потому и ждать надо, когда у ней заболит голова. А до этого онауговорит свою француженку (что-то вроде компаньонки, старушка), потому чтофранцуженка очень добра. В результате выходило, что никак нельзя былоопределить заранее дня, назначенного для визита к Наташе.

– С Наташей вы познакомитесь и не будете раскаиваться, –сказал я. – Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для того только,чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О деле же этом не тоскуйте очень. Времяи без ваших забот решит. Ведь вы едете в деревню?

– Да, скоро, может быть через месяц, – отвечала она, – и язнаю, что на этом настаивает князь.

– Как вы думаете, поедет с вами Алеша?

– Вот и я об этом думала! – проговорила она, пристальносмотря на меня. – Ведь он поедет.

– Поедет.

– Боже мой, что из этого всего выйдет – не знаю. Послушайте,Иван Петрович. Я вам обо всем буду писать, буду часто писать и много. Уж ятеперь пошла вас мучить. Вы часто будете к нам приходить?

– Не знаю, Катерина Федоровна: это зависит от обстоятельств.Может быть, и совсем не буду ходить.

– Почему же?

– Это будет зависеть от разных причин, а главное, ототношений моих с князем.

– Это нечестный человек, – сказала решительно Катя. – Азнаете, Иван Петрович, что если б я к вам приехала! Это хорошо бы было или нехорошо?

– Как вы сами думаете?

– Я думаю, что хорошо. Так, навестила бы вас... – прибавилаона, улыбнувшись. – Я ведь к тому говорю, что я, кроме того, что вас уважаю, –я вас очень люблю... И у вас научиться многому можно. А я вас люблю... И ведьэто не стыдно, что я вам про все это говорю?

– Чего же стыдно? Вы сами мне уже дороги, как родная.

– Ведь вы хотите быть моим другом?

– О да, да! – отвечал я.

– Ну, а они непременно бы сказали, что стыдно и не следуеттак поступать молодой девушке, – заметила она, снова указав мне на собеседникову чайного стола. Замечу здесь, что князь, кажется, нарочно оставил нас однихвдоволь наговориться.

– Я ведь знаю очень хорошо, – прибавила она, – князю хочетсямоих денег. Про меня они думают, что я совершенный ребенок, и даже мне прямоэто говорят. Я же не думаю этого. Я уж не ребенок. Странные они люди: сами ведьони точно дети; ну, из чего хлопочут?

– Катерина Федоровна, я забыл спросить: кто эти Левинька иБоринька, к которым так часто ездит Алеша?

– Это мне дальняя родня. Они очень умные и очень честные, ноуж много говорят... Я их знаю...

И она улыбнулась.

– Правда ли, что вы хотите им подарить со временем миллион?

– Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они такболтают о нем, что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвуюна все полезное, к чему ведь такие огромные деньги, не правда ли? Но ведь когдаеще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят:куда лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, – так что уж это истранно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и... умные. Учатся.Это все же лучше, чем как другие живут. Ведь так?

И много еще мы говорили с ней. Она мне рассказала чуть невсю свою жизнь и с жадностью слушала мои рассказы. Все требовала, чтоб я всегоболее рассказывал ей про Наташу и про Алешу. Было уже двенадцать часов, когдакнязь подошел ко мне и дал знать, что пора откланиваться. Я простился. Катягорячо пожала мне руку и выразительно на меня взглянула. Графиня просила менябывать; мы вышли вместе с князем.

Не могу удержаться от странного и,, может быть, совершенноне идущего к делу замечания. Из трехчасового моего разговора с Катей я вынес,между прочим, какое-то странное, но вместе с тем глубокое убеждение, что она дотого еще вполне ребенок, что совершенно не знает всей тайны отношений мужчины иженщины. Это придавало необыкновенную комичность некоторым ее рассуждениям ивообще серьезному тону, с которым она говорила о многих очень важных вещах...