Бесы - Федор Достоевский Страница 68

– Повторите, если только одно заключение…

Ставрогин сделал было движение взглянуть на часы, ноудержался и не взглянул.

Шатов принагнулся опять на стуле и на мгновение даже опятьбыло поднял палец.

– Ни один народ, – начал он, как бы читая по строкам и в тоже время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, – ни один народ еще неустраивался на началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве наодну минуту, по глупости. Социализм по существу своему уже должен бытьатеизмом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установлениеатеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно.Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишьдолжность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков.Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, нопроисхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила неутолимогожелания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть силабеспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти. Духжизни, как говорит Писание, «реки воды живой», иссякновением которых такугрожает Апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят философы, началонравственное, как отождествляют они же. «Искание бога» – как называю я всегопроще. Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период егобытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременнособственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическаяличность всего народа, взятого с начала его и до конца. Никогда еще не было,чтоб у всех или у многих народов был один общий бог, но всегда и у каждого былособый. Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становитьсяобщими. Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе ссамими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его бог. Никогда не было ещенарода без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа своесобственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когданачинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогдавымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться иисчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделитьзло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал;наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука,самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, неизвестный донынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих порникогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым всёпреклонилось с любовью и с суеверием, до сих пор немыслимым, пред которымтрепещет даже сама наука и постыдно потакает ему. Всё это ваши собственныеслова, Ставрогин, кроме только слов о полунауке; эти мои, потому что я самтолько полунаука, а стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и дажев самых словах я не изменил ничего, ни единого слова.

– Не думаю, чтобы не изменили, – осторожно заметилСтаврогин, – вы пламенно приняли и пламенно переиначили, не замечая того. Ужодно то, что вы бога низводите до простого атрибута народности…

Он с усиленным и особливым вниманием начал вдруг следить заШатовым, и не столько за словами его, сколько за ним самим.

– Низвожу бога до атрибута народности? – вскричал Шатов. –Напротив, народ возношу до бога. Да и было ли когда-нибудь иначе? Народ – этотело божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего богаособого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения;пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальныхбогов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, всесколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. Против фактаидти нельзя. Евреи жили лишь для того, чтобы дождаться бога истинного, иоставили миру бога истинного. Греки боготворили природу и завещали миру своюрелигию, то есть философию и искусство. Рим обоготворил народ в государстве изавещал народам государство. Франция в продолжение всей своей длинной историибыла одним лишь воплощением и развитием идеи римского бога, и если сбросиланаконец в бездну своего римского бога и ударилась в атеизм, который называетсяу них покамест социализмом, то единственно потому лишь, что атеизм все-такиздоровее римского католичества. Если великий народ не верует, что в нем одномистина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он одинспособен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас жеперестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографическийматериал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не можетпримириться со второстепенною ролью в человечестве или даже с первостепенною, анепременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Ноистина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь богаистинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов.Единый народ-«богоносец» – это русский народ, и… и… и неужели, неужели вы меняпочитаете за такого дурака, Ставрогин, – неистово возопил он вдруг, – которыйуж и различить не умеет, что слова его в эту минуту или старая, дряхлаядребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, илисовершенно новое слово, последнее слово, единственное слово обновления ивоскресения, и… и какое мне дело до вашего смеха в эту минуту! Какое мне делодо того, что вы не понимаете меня совершенно, совершенно, ни слова, ни звука!..О, как я презираю ваш гордый смех и взгляд в эту минуту!

Он вскочил с места; даже пена показалась на губах его.

– Напротив, Шатов, напротив, – необыкновенно серьезно исдержанно проговорил Ставрогин, не подымаясь с места, – напротив, вы горячимисловами вашими воскресили во мне много чрезвычайно сильных воспоминаний. Вваших словах я признаю мое собственное настроение два года назад и теперь уже яне скажу вам, как давеча, что вы мои тогдашние мысли преувеличили. Мне кажетсядаже, что они были еще исключительнее, еще самовластнее, и уверяю вас в третийраз, что я очень желал бы подтвердить всё, что вы теперь говорили, даже допоследнего слова, но…

– Но вам надо зайца?

– Что-о?

– Ваше же подлое выражение, – злобно засмеялся Шатов,усаживаясь опять, – «чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать вбога, надо бога», это вы в Петербурге, говорят, приговаривали, как Ноздрев,который хотел поймать зайца за задние ноги.

– Нет, тот именно хвалился, что уж поймал его. Кстати,позвольте, однако же, и вас обеспокоить вопросом, тем более что я, мне кажется,имею на него теперь полное право. Скажите мне: ваш-то заяц пойман ли аль ещебегает?

– Не смейте меня спрашивать такими словами, спрашивайтедругими, другими! – весь вдруг задрожал Шатов.

– Извольте, другими, – сурово посмотрел на него НиколайВсеволодович, – я хотел лишь узнать: веруете вы сами в бога или нет?