Признания авантюриста Феликса Круля - Томас Манн Страница 67

На мгновение я подумал, что с ним что-то неладно, но тут же понял: будучи намного старше меня, он тем не менее первый мне представился.

– Веноста, – поспешил я с ответным представлением и отвесил ему несколько кривой поклон, так как в этот момент мне слева подали рыбу.

– Маркиз Веноста? – переспросил он, слегка вздернув брови.

Я это подтвердил, но тоном почти что уклончивым.

– Люксембургской линии, я полагаю? Я имею честь быть знакомым с одной из ваших тетушек в Риме, графиней Паолиной Чентурионе, урожденной Веноста, итальянской линии, которая, как известно, в свойстве с венским семейством Чешенис и с Эстергази из Галанты. У вар, господин маркиз, где только нет кузенов и свойственников. Не удивляйтесь моей осведомленности, генеалогия и происхождение видов – мой конек, вернее, моя профессия. Профессор Кукук, – пояснил он в дополнение к своей фамилии, уже названной ранее. – Палеонтолог и директор Естественно-исторического музея в Лиссабоне, института, пока еще не пользующегося широкой известностью, основателем которого я являюсь.

Он достал из кармана бумажник и подал мне свою визитную карточку: я вынужден был сделать то же самое и протянул ему свою, то есть одну из тех, которыми меня снабдил Лулу. На карточке Кукука я прочитал его крестное имя – Антонио Хосе, – титул, должность и домашний адрес в Лиссабоне. Что касается палеонтологии, то по разговорам Кукука я уже начал догадываться о его причастности к этой науке.

Оба мы прочитали карточки с одинаковым выражением почтительности и удовольствия и затем, обменявшись благодарственными кивками, засунули их в бумажники.

– Могу только сказать, господин профессор, – учтиво добавил я, – что мне очень повезло с выбором столика в вагон-ресторане.

– Я, со своей стороны, думаю то же самое, – отвечал он.

До сих пор мы беседовали по-французски. Теперь он спросил:

– Надо думать, что вы владеете немецким языком, маркиз Веноста? Ваша матушка, насколько мне известно, родом из Кобург-Готы, кстати сказать, и моего отечества. Урожденная баронесса Плеттенберг, если не ошибаюсь? Как видно, мне многое о вас известно. Итак, мы можем…

И как это Луи позабыл проинформировать меня, что его мать – урожденная Плеттенберг! Ну что ж, эта новость могла послужить обогащению моей памяти.

– Весьма охотно, – отвечал я, по его желанию переходя на другой язык. – Конечно же, я в детстве с утра до вечера болтал по-немецки, и не только с мамой, но еще и с нашим кучером Клосманом!

– А я, – возразил Кукук, – почти совсем отвык от своего родного языка и с наслаждением воспользуюсь случаем снова к нему приобщиться. Мне сейчас пятьдесят семь лет; в Португалию я приехал двадцать пять лет назад. В жилах моей жены, урожденной да Круц, течет кровь исконных жителей Португалии, а они, если уж приходится говорить на чужом языке, немецкому всегда предпочитают французский. Наша дочка, несмотря на нежные чувства, которые она ко мне питает, в этом смысле тоже не идет навстречу своему папе и наряду с португальским предпочитает очаровательно болтать по-французски. Да и вообще она очаровательное дитя. Мы ее зовем Зузу.

– А не Заза?

– Нет, Зузу. От Сюзанны. А Заза – от какого же это имени?

– Честное слово, не знаю. Уменьшительное Заза случайно встретилось мне в артистических кругах.

– Вы вращаетесь в артистических кругах?

– Да, и в артистических. Я сам несколько причастен к искусству, занимаюсь живописью, графикой. Мой учитель – профессор Эстомпар, Аристид Эстомпар из Академии изящных искусств.

– О, ко всему вы еще и художник, очень приятно.

– А вы, господин профессор, вероятно, ездили в Париж по делам вашего музея?

– Вы угадали. Целью моей поездки было получение в зоопалеонтологическом музее нескольких очень важных для нас частей скелета, черепа, ребер и предплечья давно вымершего вида тапиров, от которых, пройдя через множество ступеней развития, происходят наши лошади.

– Как? Лошадь происходит от тапира?

– И от носорога. [167]Да, да, ваша верховая лошадь, господин маркиз, прошла самые разнообразные стадии развития. Одно время; уже будучи лошадью, она имела лилипутские размеры. О, у нас имеется множество ученых названий для всех ее ранних и первобытных форм, названий с корнем «hippos», «конь», начиная с «Eohippos» – этого родоначальника тапиров, жившего в эпоху эоцена [168].

– Эоцена? Обещаю вам, профессор Кукук, запомнить это слово. Когда началась эта эпоха?

– Недавно. Это уже новые времена земли; нас отделяет всего несколько сот тысячелетий от поры возникновения непарнокопытных. Вам как художнику будет интересно узнать, что у нас работают специалисты, крупные мастера своего дела, которые по найденным скелетам наглядно и живо реконструируют вымершие виды животных, а также и первобытного человека.

– Человека?

– Да, также и человека.

– Человека эпохи эоцена?

– Ну, тогда вряд ли существовал человек. Нельзя не признать, что его возникновение для нас все еще несколько туманно. Науке точно известно только, что его развитие завершилось значительно позднее, вместе с развитием млекопитающих [169]. Посему человек, такой, каким мы его знаем, – существо позднейшего происхождения, и библейский генезис правильно видит в нем вершину творения. Только что по библии этот процесс носит несколько скоропалительный характер. Органическая жизнь на земле, по самому скромному счету, существует пятьсот пятьдесят миллионов лет [170]. Прежде чем возник человек, надо признаться, прошло немало времени.

– Я потрясен тем, что вы рассказываете, профессор.