Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин Страница 67

Иногда точно так же материализуются Пашкины гости – пара бледных молодых людей: то ли сын со снохой, то ли дочь с зятем. На узком крылечке бесшумно вырастают четыре острые коленки и две пепельные макушки. Лиц не видно: молодые люди сидят, уткнувшись в книги. В такие дни Пашке не остаётся места на воздухе, и он отсиживается в недрах домика. Время от времени он всё же появляется в проёме дверей, нависает над детьми и бдительным оком осматривает грядки. Вид у него при этом такой, словно он собирается прикрикнуть на петрушку, укроп, горох и прочих тунеядцев: «Ннно!.. Задремали, с-сукины дети!»

В дальнем углу Пашкиного участка, на деревянной площадке, подпёртой тремя столбами, установлен большой металлический бак. Назначение его – хранить воду для полива, но выглядит он угрюмо и жутко, как уэллсовский цилиндр из «Борьбы миров». И по вечерам, когда хозяин, дематериализовавшись, исчезает, начинаешь всерьёз думать: а не притаились ли в баке марсиане-наёмники, охраняющие Пашкин концлагерь?

Жена моя утверждает, что она узнала Пашку. Что это, дескать, не кто иной, как бывший её начальник, жуткий зануда и кулак Георгий Афанасьевич Козявко, с которым она когда-то давно работала в управлении «Второгнеупорсбыт».

Но мне кажется, что жена ошибается. Я даже догадываюсь, почему она путает Пашку с Козявко: у неё в воспоминаниях произошёл, как говорится, сдвиг по фазе. Дело в том, что я тоже узнал Пашку.

Это было года полтора назад, когда мы получили новую квартиру. Как-то, поднимаясь к себе на седьмой этаж по белой, не отмытой ещё лестнице, я обогнал двух мужчин. Первый был одет в меховой комбинезон военной автоинспекции, второй – в добротное пальто с богатым каракулевым воротником. То есть выглядели они очень по-разному и шли не рядом (комбинезон отставал на полтора марша), но я сразу почувствовал: этих людей соединяет некая незримая ниточка. Так оно и оказалось.

– У тебя какая квартира? – негромко спросил тот, что в пальто.

Спутник его промолчал почему-то.

Тут меня толкнули в спину и повторили вопрос.

Я обернулся.

– Вы ко мне обращаетесь?

– Но, – сказал каракулевый воротник, глядя мимо моего плеча.

– Тридцать седьмая, а что?

Воротник не ответил, перегнулся через перила и крикнул:

– Иван!.. Это какой же этаж будет?

– Седьмой, однако, – ответил запыхавшийся Иван.

Я пожал плечами: он мог бы спросить, на котором этаже моя квартира, и у меня самого.

Едва я успел снять пальто, как в дверь позвонили. Жена открыла. На пороге стоял Каракулевый Воротник. Мы замерли с вопросительными лицами. Воротник, однако, не удостоил нас вниманием. Он полуобернулся, распахнул рот, набитый золотыми зубами, и стал протяжно кричать:

– И-ва-а-ан! И-ва-а-ан!.. Давай сюда! Я здесь – на седьмом!

Так он стоял и орал, зазывая к нам в дом неизвестного Ивана; и мы стояли ошарашенные, не отваживаясь задать естественный вопрос: «А в чём, собственно, дело?» Мужчина вёл себя так, словно наша квартира была уже отнята у нас решением какой-то зловещей инстанции и сейчас предстояла распродажа имущества с молотка.

Подошёл Иван, загребая большими валенками строительную пыль.

– Свояк мой, – кивнув на него, сообщил нам Воротник.

Решив, очевидно, что представление таким образом состоялось, он по-хозяйски шагнул в квартиру, пятная белыми следами только что вымытый пол.

Пока Воротник, бесцеремонно толкая двери, обходил наши полезные и подсобные метры, смиренный Комбинезон объяснил, что свояку его (теперь уже он почтительно кивнул подбородком в глубину квартиры) предложили жилплощадь как раз под нами, но та квартира закрыта, а им хотелось посмотреть – как она в смысле планировки и прочего.

У нас отлегло от души.

– Ну, конечно… ну, естественно, – забормотали мы, – о чём разговор…

Господи! Они пришли не выселять нас! Какое счастье!

Вернулся Воротник и вдруг сунул мне растопыренную пятерню, запоздало знакомясь. Представился он своеобразно: имени своего не назвал, а произнёс такую фразу: «Сам-то я работаю в…» – тут он выговорил учреждение – то ли Горкомхоз, то ли Горпромторг – я сразу же и забыл его.

– Сколько метров? – спросил он.

– Сорок три.

– А у нас? – повернулся он к свояку.

– А у нас сорок семь! – быстро отрапортовал Комбинезон.

– Ну так что, брать или как?

Они снова забыли про нас, углубились в расчёты. И правда, им было что сравнивать. С одной стороны – плюс четыре метра, но минус – шумная магистраль. С другой стороны – минус четыре метра, но плюс центр и отсутствие магистрали. Там – плюс все раздельные комнаты, но минус – совмещённый санузел. Здесь – минус одна проходная, но плюс – раздельные удобства.

Осмелевшая жена усмехнулась:

– Ну, знаете, нас такие сомнения не мучали.

– А вы из какой переехали? – спросил Воротник.

– Из однокомнатной.

– Нно! Дак вам легче, – согласился он. И вдруг задумался. И внимательно, с прищуром, осмотрел нас. Словно желая понять: что это за люди такие, которые могли жить в однокомнатной квартире?

Кого же он увидел?

Перед ним стояли два странных существа: не золотозубые и не солидные, без каменной важности на лицах, одетые черт-те во что – в какие-то пузырящиеся на коленях джинсы…

– А вы от какой же организации получили? – строго спросил Воротник.

– Да мы, собственно, – смешались мы, готовые провалиться, – с одной стороны – как бы от книжного издательства, а с другой стороны – тут вот писательская организация походатайствовала…

Но проваливаться, оказывается, не требовалось.

– Хо! Писателя, значит! – обрадовался Воротник и даже хлопнул меня по плечу. – Ну, тогда будет кому писать о моём боевом пути!

Счастливый человек! Всё у него было: полный рот золотых зубов, свояк автоинспектор, трёхкомнатная квартира, пальто с каракулевым воротником. Некому только было писать за него мемуары.

Так вот, мне кажется, что это Пашка тогда к нам приходил.

Впрочем, так мне казалось до вчерашнего дня. А вчера меня, как заместителя предместкома, послали на городской профактив. Там разные товарищи выступали по разным насущным вопросам. А под конец на трибуну взошёл Пашка. Тема у него была – поощрение развития приусадебных участков и кооперативных садоводческих товариществ. Он говорил о необходимости этого дела в смысле государственной пользы, но одновременно и о некоторых попутных издержках. О том, в частности, что отдельные несознательные товарищи, заражённые дачным строительством, наносят ущерб народному хозяйству путём присвоения материалов на подведомственных или близлежащих объектах. Короче, воруют. «В общем, – сказал Пашка, заключая свою речь, – тащат со строек все: кому положено и кому не положено».