Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса Страница 64

Полковник остановил его движением пухлой руки, в которой сжимал платок. Погасил сигарету в латунной пепельнице.

— Не теряйте времени на объяснения, доктор Кабраль. Политика — не мое дело, я занимаюсь безопасностью. Раз Хозяин не хочет принимать вас, поскольку в вас разочаровался, напишите ему.

— Я так и сделал, полковник. Но даже не знаю, дошли ли до него мои письма. Я лично отнес их во дворец.

Одутловатое лицо Джонни Аббеса расплылось.

— Никто не станет задерживать письма, адресованные Хозяину, сенатор. Наверняка он читал их, и, если вы были искренни, он вам ответит. — Он выдержал долгую паузу, не сводя беспокойных глазок с Кабраля, и добавил с некоторым вызовом: — Вижу, вы обратили внимание на цвет моего платка. Знаете, почему у меня платки такого цвета? Причиной тому — религия розы и креста, росакрус, которой я занимался. Красный цвет — мой цвет. Вы не верите в росакрус, относите ее к предрассудкам, чему-то примитивному.

— Я ничего не знаю о религии росакрус, полковник. А потому не имею мнения на этот счет.

— Теперь у меня нет времени, но в молодости я много прочитал на тему о росакрусизме. И многому научился. Читать ауру людей, к примеру. Ваша аура в данный момент — аура человека, умирающего от страха.

— Я умираю от страха, — согласился Кабраль. — Уже несколько дней ваши люди следуют за мной по пятам. Скажите хотя бы, собираются ли меня арестовать.

— Это зависит не от меня, — сказал Джонни Аббес небрежно, как о чем-то несущественном. — Если мне прикажут, я это сделаю. А следуют за вами на случай, если вы попытаетесь скрыться. Если попытаетесь, мои люди арестуют вас.

— Скрыться? Помилуйте, полковник. Скрыться, как какой-нибудь враг режима? Я сам — режим вот уже тридцать лет.

— Вы можете попросить убежища, например, у своего друга Генри Диборна, главы представительства, оставленного нам американцами, — насмешливо продолжал полковник Аббес.

От изумления Агустин Кабраль онемел. Что он хочет сказать?

— Консул Соединенных Штатов — мой друг? — пробормотал Кабраль. — Я видел сеньора Диборна всего два или три раза в жизни.

— Он — наш враг, как вам известно, — продолжал Аббес Гарсиа. — Когда ОАГ одобрила санкции, янки оставили его здесь, чтобы он продолжал плести интриги против Хозяина. И вот уже год, как нити всех заговоров проходят через офис Диборна. Однако, несмотря на это, вы, председатель Сената, недавно были на коктейле у него дома. Помните?

Агустин Кабраль изумлялся все больше. Неужели за это? За то, что сходил на коктейль в дом к временному поверенному в делах, которого Соединенные Штаты, закрыв посольство, оставили в стране представлять свои интересы?

— Хозяин приказал нам, министру Паино Пичардо и мне, пойти на этот коктейль, — пояснил он. — Чтобы прозондировать планы правительства. И за то, что выполнил этот приказ, я попал в немилость? О той встрече я дал письменный отчет.

Полковник Аббес Гарсиа передернул вислыми плечами, как кукла-марионетка.

— Если на то был приказ Хозяина, то мои слова забудьте, — насмешливо допустил полковник.

Похоже, полковник начинал проявлять некоторое нетерпение, но Кабраль не спешил прощаться. Теплилась нелепая надежда, что разговор даст результат.

— Мы с вами, полковник, никогда не были друзьями, _ сказал он, изо всех сил стараясь быть естественным.

— Мне нельзя иметь друзей, — ответил Аббес Гарсиа. — Повредило бы работе. И мои друзья, и мои враги — плоть от плоти режима.

— Позвольте мне, пожалуйста, закончить мою мысль, — продолжал Агустин Кабраль. — Но я всегда уважал и признавал исключительные заслуги, которые вы оказываете стране. Если у нас были какие-то разногласия…

Кабраль решил, что полковник поднял руку, желая его остановить, но оказалось, что он желал закурить сигарету. Жадно затянулся, медленно — через рот и нос — выпустил дым.

— Разумеется, у нас были разногласия, — признал он. — Вы были одним из тех, кто горячо оспаривал мой тезис о том, что ввиду предательства американцев следует идти на сближение с русскими и странами Восточной Европы. Вы вместе с Балагером и Мануэлем Альфонсо пытались убедить Хозяина, что примирение с американцами возможно. И по-прежнему верите в эту чушь?

А может, причина в этом? И кинжал ему вонзил Аббес Гарсиа? А Хозяин поверил этой глупости? Его удалили, чтобы приблизить режим Трухильо к коммунистическому лагерю? Бессмысленно унижаться дальше перед этим специалистом в пытках и убийствах, который на безрыбье осмеливается считать себя стратегом в политике.

— Я по-прежнему думаю, полковник, что у нас нет выбора, — твердо сказал он. — То, что предлагаете вы, простите за прямоту, — химера. Ни Советский Союз, ни его сателлиты никогда не станут сближаться с Доминиканской Республикой, оплотом антикоммунизма на континенте. И Соединенные Штаты этого не допустят. Вы хотите получить еще восемь лет американской оккупации? Мы должны найти взаимопонимание с Вашингтоном, или режиму придет конец.

Полковник уронил пепел с сигареты на пол. Он затягивался жадно и часто, будто боялся, что у него отнимут сигарету, и все время отирал лоб полыхавшим, точно пламя, платком.

— У вашего друга Генри Диборна на этот счет другое мнение, к сожалению. — Он снова передернул плечами, как дешевый комик. — И он продолжает финансировать переворот против Хозяина. Как бы то ни было, наша дискуссия не имеет смысла. Надеюсь, ситуация с вами прояснится, и я смогу снять наблюдение. Благодарю за визит, сенатор.

Он не подал ему руки. Ограничился коротким кивком щекастой головы, наполовину растворившейся в клубах дыма на фоне фотографии Хозяина в полной парадной форме. И сенатору пришла на память цитата из Ортеги-и-Гассета, которую он выписал себе в записную книжку и всегда носил в кармане.

Попугайчик Самсон, казалось, тоже окаменел от слов Урании: замолчал, застыл, как тетушка Аделина, которая перестала обмахиваться веером и раскрыла рот. Лусиндита и Манолита смотрели на нее, совершенно сбитые с толку. Марианита только хлопала глазищами. Урании пришла в голову дурацкая мысль, что луна, глядящая в окно, подтверждает ее слова.

— Я не понимаю, как ты можешь говорить такое о своем отце, — произносит наконец тетушка Адедина. — За всю мою долгую жизнь я не видела никого, кто приносил бы большие жертвы ради своей дочери, чем мой несчастный брат. Ты это серьезно сказала насчет «плохого отца»? Ты была его божеством. И его мученичеством. Он боялся причинить тебе страдания, поэтому после смерти твоей матери больше не женился, хотя овдовел совсем молодым. А благодаря кому ты имела счастье учиться в Соединенных Штатах? Разве он не потратил на это все, что у него было? И такого человека ты называешь плохим отцом?

Тебе не следует отвечать, Урания. Разве эта несчастная скрюченная старуха, проводящая последние годы, месяцы или недели свей жизни в инвалидном кресле, виновата в том, что случилось так давно и уже поросло быльем? Не возражай ей. Согласись с ней, сделай вид, что согласна. Спокойно, без напора она говорит: