Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон Страница 61

Что касается поведения на людях, тут по крайней мере можно было сказать, что она справлялась. Она, как говорится, «держалась бодро» те двадцать четыре часа перед отъездом Джорджа Дарроу, — со спокойным лицом занималась привычными делами и даже умудрялась не слишком явно избегать его. Затем, на следующий день перед рассветом, сквозь закрытые ставни, за которыми полночи прободрствовала с сухими глазами, услышала, как он уехал к поезду, время прибытия которого в Париж позволяло его пассажирам успеть на экспресс до Кале.

То, что он отправлялся тем поездом, ехал прямиком в такую даль от нее, сообщило произошедшему неумолимую достоверность. Он уехал, он не вернется, и ее жизнь кончилась именно тогда, когда, как ей грезилось, только начиналась. На первых порах у нее не было сомнений в абсолютной неизбежности этого конца. Человек, покинувший ее дом осенним ранним утром, был не тот, кого она любила, а чужой, с которым у нее не было ни единой общей мысли. Действительно, ужасно, что у него было лицо и голос ее друга, и, пока он жил под одной с ней крышей, уже то, как он двигался и как выглядел, могло разом ликвидировать пропасть между ними. Несомненно, это была вина ее непомерной чувствительности к окружающему миру: она боялась увидеть, как он порабощает ее. День или два назад она думала, что самое глубокое ее чувство — это гордость; если у нее вызывала улыбку приверженность других к условностям, то потому, что это было банально, а не из-за их чрезмерной серьезности. Существовали вещи, унижающие достоинство, примириться с которыми ей не могло прийти в голову; и неизменно выше всего она ставила честность и справедливость.

Она предполагала, что, как только Дарроу уедет, как только она будет ограждена от опасности видеть и слышать его, это высокое представление о нем будет ей поддержкой. Она верила, что возможно отделить образ человека, каким он ей представлялся, от того человека, каким он был в действительности. Она даже предвидела час, когда сможет воздвигнуть скорбный алтарь памяти тому Дарроу, которого она любила, и не бояться, что тень двойника осквернит его. Но теперь она начала понимать, что эти двое на самом деле один человек. И Дарроу, которого она боготворила, неотделим от Дарроу, которого ненавидела; и неизбежным результатом было то, что оба должны исчезнуть, а она — остаться в пустыне скорби без воспоминаний…

Но если будущее зияло пустотой, то настоящее было слишком наполненным. Никогда несчастье не влекло за собой более сложных последствий; и помнить об Оуэне означало перестать думать о себе. Какой порыв, какие страхи заставили его внезапно уехать в Париж? И почему он решил скрыть от нее свое бегство? Когда Софи Вайнер уехала, было понимание, что он должен ждать ее вызова; казалось невероятным, чтобы он нарушил свое слово и отправился искать ее, не дождавшись позволения, если только интуиция влюбленного не предупредила его о некой новой опасности. Анна припомнила, как быстро он прочел тревогу на ее лице, когда бросился назад в ее гостиную с новостью, что мисс Вайнер обещала вновь увидеться с ним в Париже. Чтобы так быстро вспыхнуть, его подозрения должны были рассеяться не окончательно; и с того времени если она и Дарроу притворялись, то, безусловно, притворялся и он. Для ее гордой прямоты было унизительно думать, что они с Оуэном будут жить, как враги, шпионящие друг за другом: она отчаянно жаждала вернуться к прежней жизни — пусть та казалась тоскливой и ограниченной, зато можно было ходить с высоко поднятой головой и открытым взглядом.

Анна прибыла в Париж, не зная, чего ей опасаться, и еще меньше — как эту опасность предотвратить. Если Оуэн намеревался увидеться с мисс Вайнер, — а какая еще цель могла у него быть? — то наверняка они уже вместе и слишком поздно пытаться этому помешать. Больше того, Анне пришло в голову, что Париж мог не являться его конечной целью: истинной же целью его тайного отъезда из Живра было последовать за Дарроу в Лондон и добиться правды у него. Но подобное казалось маловероятным даже для ее встревоженного воображения. Она и Дарроу до последнего момента настолько совершенно изображали мир и согласие, что о чем бы Оуэн ни догадывался, он вряд ли рискнул бы действовать, основываясь на своих подозрениях. Если бы он все еще чувствовал необходимость объяснений, то почти наверняка потребовал бы их от Софи Вайнер; на ее-то поиски Анна и отправила мисс Пейнтер.

В невозмутимом Аделаидином неведении она нашла благословенное убежище от своих трудностей. Можно было абсолютно рассчитывать, что мисс Пейнтер, не проявляя догадливости сверх тех пределов, которые ей установишь, будет все же действовать проницательно, основываясь на крупицах полученных намеков. Она была как хорошо натасканная охотничья собака, чей интерес к добыче пропадает, стоит принести ту к ногам хозяина. Как объяснила Анна по приезде, скрытное бегство Оуэна пугает ее тем, что могут возникнуть новые недоразумения между ним и мисс Вайнер. По ее мнению, ради мира в их отношениях лучше всего было последовать за ним; но она поспешно добавила, что не желает видеть Софи, а только, если возможно, хотела бы узнать от нее, где Оуэн. С такими инструкциями мисс Пейнтер и отправилась в путь; но она была женщина занятая и дала понять гостье, что до возвращения должна еще навестить подругу, только что приехавшую из Бостона, а после этого отослать другой соотечественнице в изгнании настоящие американские клюкву и персики из американского магазина на Елисейских Полях.

Время шло, и постепенно Анна почувствовала реакцию, которую в моменты крайнего нервного напряжения вызывало у нее любое усилие воли. Она зашла настолько далеко, насколько позволяло ей мужество, и все больше внутренне сжималась при мысли о возвращении мисс Пейнтер, поскольку, какие бы известия та ни принесла, придется принимать новое решение. Что она скажет Оуэну, если мисс Пейнтер действительно найдет его? Что сможет сказать и не проговориться о той вещи, ради скрытия которой отдала бы жизнь? «Отдала бы жизнь» — что за дурацкая фраза! Это дар, который она не отдаст злейшему врагу. Она не отдала бы и Софи Вайнер часы, которые проживала сейчас… Анна снова попыталась взглянуть серьезно и спокойно на картину, которую вызвал в ней образ девушки. У нее была мысль, что следует приучить себя смотреть на нее. Если жизнь такова, то чем быстрее привыкнешь к этой картине, тем, наверное, лучше?.. Но нет! Жизнь не такова. Ее авантюра кончилась страшной катастрофой. Несмотря на все искушение, она страшилась обобщать свой случай, подвергать сомнению идеалы, которыми жила, и искать недостойное утешение в принижении того, в чем отказала ей судьба. Любовь, о какой она мечтала, существует, и она будет продолжать верить в нее и лелеять мысль, что достойна такой любви. То, что случилось с ней, было нелепым, ничтожным и жалким; но сама она ни то, ни другое, ни третье и никогда, никогда не станет посмешищем, каким сделала ее судьба…

Она еще не могла думать о Дарроу взвешенно, но постоянно повторяла про себя: «Между прочим, и это тоже придет». Даже сейчас она была полна решимости не позволять своему страданию искажать образ Дарроу. Как только сможет, она постарается выбрать, чтобы вспоминать потом, какие-то его индивидуальные черты, которые нравились ей в нем до того, как полюбить его всего. Никакое «духовное упражнение», [13]изобретенное наукой благочестия, не могло быть мучительней; но его жестокость привлекала ее. Она хотела изнурить себя новыми страданиями…