Мелкий снег - Дзюнъитиро Танидзаки Страница 57

— Кой-сан, фотограф спрашивает, можно ли ему войти, — сказала Эцуко, вбежав в комнату на втором этаже, отведённую под артистическую уборную. Она уже исполнила свой танец, очень эффектный и потому значившийся первым номером программы, но переодеться не успела и всё ещё была в парадном кимоно.

— Пусть войдёт.

Таэко, уже готовая к выступлению, стояла опираясь рукой о стену — О-Хару натягивала ей на ноги таби. Она скосила в сторону племянницы глаза — голова, увенчанная тяжёлой причёской «цубуси-симада», [61]оставалась неподвижной.

Эцуко глядела на Таэко словно заворожённая: в последние дни она часто видела тётку в этом наряде, причёсанную по-японски, но сегодня она казалась ей совершенно неузнаваемой. На ней было одно из свадебных кимоно Цуруко, Таэко не стала заказывать для сегодняшнего вечера новое кимоно: зрителей ожидалось не так уж много, да и времена наступили не те, чтобы позволять себе излишние траты. Сатико вспомнила, что в старом осакском доме до сих пор хранятся свадебные кимоно Цуруко, и посоветовала сестре выбрать какое-нибудь из них.

Этот свадебный наряд, состоящий из трёх кимоно, надеваемых одно на другое, был заказан ещё их отцом. Расписывали их три известных художника, запечатлев на каждом но одному из трёх прославленных видов Японии. На одном по чёрному фону был изображён храм в Ицукусиме, на другом по алому фону — поросшие соснами острова Мацусима, на третьем — но белому фону — песчаная отмель Аманохасидатэ. [62]Цуруко надела эти кимоно всего лишь раз — на свою свадьбу, и даже теперь, шестнадцать лет спустя, они выглядели как новые. В белом кимоно, подвязанном чёрным атласным поясом, Таэко казалась выше и старше своих лет, в ней вдруг появилась удивительная женская статность, делавшая её очень похожей на Сатико, а лицо, ещё по-девичьи округлое, обрело выражение спокойного достоинства.

— Фотограф! — крикнула Эцуко молодому человеку лет двадцати восьми, дожидавшемуся на лестнице. — Входите, пожалуйста.

— Послушай, Эттян, так обращаться к фотографу невежливо. Надо говорить «господин Итакура».

Фотограф уже стоял в дверях.

— Кой-сан, прошу вас не двигаться. Опустившись на колени, он навёл на Таэко свою «лейку» и сделал подряд несколько снимков.

* * *

Внизу концерт был в полном разгаре. За выступлением Эцуко последовали танцы «Чёрные волосы», «Девушка у колодца» и «Великий будда». Наконец, после танца «Подарок из Эдо», который исполнила одна из лучших учениц Саку, был объявлен перерыв и подали угощение — чай и лёгкие закуски.

Зрителей собралось человек тридцать, не больше, — пригласили лишь родственников и близких друзей выступавших. Роземари и Фриц, которых усадили в первом ряду, с увлечением смотрели концерт и вели себя на удивление тихо, хотя время от времени старались усесться поудобнее, то вытягивая ноги, то садясь по-турецки, — сидеть на ковре по-японски было им непривычно. Их мать, Хильда Штольц, войдя со стороны сада, устроилась на террасе. Узнав от детей о предстоящем концерте, она изъявила желание увидеть японские танцы и пришла тотчас же, как только Фриц сообщил ей, что представление начинается. Ей предложили пройти в гостиную, но она ответила, что здесь ей вполне удобно, и охотно воспользовалась принесённым кем-то плетёным креслом.

Вскоре из-за золочёной ширмы появилась Саку в парадном кимоно с вышитыми фамильными гербами. Увидев Роземари и Фрица, она улыбнулась:

— Фриц, сегодня вы с сестричкой замечательно тихо себя ведёте.

— Да, в самом деле, — откликнулась сидевшая поблизости г-жа Камисуги. — А откуда они родом?

— Из Германии. Это друзья дочки госпожи Макиока. Я тоже с ними подружилась. Они величают меня «госпожой наставницей».

— Вот как? Наверное, им интересно посмотреть на японские танцы.

— А как хорошо они сидят по-японски, — заметил кто-то из гостей.

— Детка, — обратилась Саку к Роземари. — Вот беда, никак не вспомню твоего имени… Вам с Фрицем действительно удобно так сидеть? А то можете вытянуть ноги.

Роземари и Фриц, притихшие, не проронили ни слова. Сегодня никто не узнал бы в них шумных друзей Эцуко.

— Госпожа Штольц, боюсь, это блюдо придётся вам не по вкусу, — сказал Тэйноскэ, заметив, как та, поставив на колени тарелку с тираси, [63]принялась неловко орудовать палочками. — О-Хана, — обратился он к разносившей чай служанке, — забери у госпожи Штольц эту тарелку и принеси ей что-нибудь другое. Кажется, у нас были пирожные или что-то в этом роде.

— Нет, нет, я с удовольствий пробовайт это…

— Правда?

— Да, это есть ошень вкусно…

— В самом деле нравится? Тогда принеси госпоже Штольц ложку, О-Хана.

Судя по всему, г-жа Штольц не кривила душой. Получив от О-Ханы ложку, она быстро подчистила всё со своей тарелки.

Таэко должна была выступать сразу после перерыва. Тэйноскэ, заметно волнуясь, то и дело сновал вверх и вниз по лестнице. Вот и теперь, побеседовав немного с гостями, он снова поднялся на второй этаж.

— Кажется, уже пора начинать.

— Что ж, я готова.

Таэко сидела на стуле, в окружении расположившихся прямо на татами Сатико, Эцуко и Итакуры. Им тоже подали сюда тираси.

Чтобы не запачкать наряд, Таэко постелила на колени салфетку и старалась есть маленькими кусочками, округлив рот в форме буквы «о», отчего её губы казались ещё более полными, чем обычно. Проглотив очередную порцию, она осторожно отпивала чай из чашки, которую держала О-Хару.

— Хочешь тираси? — спросила Сатико мужа.

— Я уже ел… Может быть, Кой-сан не стоит наедаться перед выступлением? Говорят, на пустой желудок в бой не идут, но танцевать, наверное, лучше именно на пустой желудок.

— Таэко почти ничего не ела за обедом и боится, как бы во время танца у неё от голода ноги не подкосились…

— Я слыхал, что в театре Бунраку [64]певцы-сказители ничего не едят до конца спектакля. Конечно, танец — дело несколько иное, и всё же, Кой-сан, наверное, тебе лучше не есть так много.