В польских лесах - Иосиф Опатошу Страница 57

Из-за куста послышался голос крестьянина:

— … пулей в задницу…

— Ну, встань, пане вояка! Встань!

— Вот это твердость!

— Ты боялся, что у тебя растащат лес, и порол крестьян, когда кто-нибудь брал жердь на дышло, а теперь ты молчишь! Больше нескольких досок на гроб ты с собой не унесешь!

— Теперь уже не будешь бить крестьян в усадьбе!

— Не будешь приставать к нашим женам!

— Ну, согни ногу!

— Вытяни копыта!

— Коли тебе захотелось повоевать — будь теперь с пулей в заднице!

Мордхе не мог больше лежать, вскочил и бросился к кустам. Крестьянин, перепугавшись, быстро схватил полный мешок, крикнул от страха «Иисус, Мария!» и пустился бежать. Перепуганный, он через пару минут даже бросил мешок и исчез. Прислоненный к кустам, стоял голый мертвец. Правый глаз его чуть-чуть приоткрылся, рот был искривлен, левый ус сжат между крепко стиснутыми губами; Мордхе даже показалось поначалу, что перед ним человек с одной половиной лица, смотрит, как это его раздели в такую холодную ночь догола, и плачет. На груди у мертвеца, где застыла кровь из раны, висел маленький крестик. Мордхе склонил голову, как у открытой могилы, не зная, кем был мертвец, забыв, почему судьба привела сюда их обоих, но в ушах у него звучало:

— Больше не будешь пороть крестьян в усадьбе!

Вороны вокруг каркали не переставая. Мордхе положил мертвеца на землю и, хоть он знал, что вороны его выкопают, все-таки засыпал снегом, воткнул в снег сломанный крест и пошел полем.

Теперь только он заметил, что на нем нет шубы. Студеная зимняя ночь становилась все холоднее. Он каждую минуту встряхивался, будто хотел освободиться от холода, и больше не спрашивал себя, отчего он здесь. Мордхе понял, что и священник, и мертвец, которого он только что похоронил в снегу, не пали за своих братьев. Братья не приняли их жертвы. Как голодные волки, они пустились в холодную ночь мстить за добро, которое им пытались сделать, а может быть, за помещичьи розги, за слезы своих жен и дочерей?

Возможно…

Мордхе зашагал быстрее, почти бежал, настороженно прислушиваясь к любому звуку, принимая дерево за человека, и, как человек, несущийся на упряжке из пары диких лошадей и крепко держащий вожжи, он был уверен, что как бы ни мчали лошади, из его рук они не вырвутся. Уверенность была с ним, бурлила во всем его теле. Уверенность, о которой не знают, пока не остаются наедине с собой. Странные события пронеслись мимо Мордхе, ни разу не коснувшись его, словно они были вызваны тайным знаком кого-то, кто вызвал к жизни этот странный мир. Он не чувствовал страха, не замечал белой зимней ночи, которая стояла у опушки леса, одетая снегом, одетая в снежную шубу, обросшая ледяными сосульками. Эта зимняя ночь высыпала из своего широкого рукава печального священника, того мертвеца, которого Мордхе похоронил в снегу, голодных волков, несущихся за санями, несущихся за Фелицией и Комаровским. Хищники должны были перекрыть Мордхе путь, перепугать его, чтобы он сдался на их милость. Но они не могли подойти к нему, словно огненное кольцо отделяло их от Мордхе. Мордхе, ушедший далеко от мира людей, почувствовал в себе вдруг сильную любовь к ближнему, любовь, которая снисходит на человека в пустынях, в лесах…

Голова у него горела. Ему мерещилось, что вокруг вообще разгорается пламя, охватывает одно здание за другим. Нагие люди возникают то там, то сям, дрожат от холода, не могут согреться, а огонь разливается рекой, пылает; люди борются, отталкивают друг друга, хотят вырваться, спастись, а посреди реки стоит склонившийся крест, как старая дамба. Он делает огонь сильнее, он никого не выпускает. Он торчит, как труба архангела Гавриила посреди моря. Там был выстроен только Рим, а тут — мир, целый мир, который должен быть разрушен. В мозгу у Мордхе блеснула молния, и он увидел, как одно за другим падают здания, а над руинами стоит еврей. Он стоит и призывает к себе подавленных, голодных, замученных. Он открывает шлюзы, разрушает дамбы, затапливает землю, разрушает все, чтобы нагой, новорожденный человек мог продолжить сучить Божественную нить, еврейскую нить, которая еще не оборвалась.

* * *

Поздно ночью Мордхе постучал в дверь маленького домика, который был еле виден из-за снега. Оттуда послышался сонный голос:

— Кто там?

— Путник. Прошусь переночевать.

Никто не ответил. Мордхе хотел было уже уйти, как вдруг услышал, что кто-то возится у двери и сердито бормочет:

— Опять спать не дают! Одно и то же! Шляются по дорогам ночью, как нечистая сила!

Дверь со скрипом открылась, и послышался голос:

— Входите скорее! А то у нас весь дом скоро вымерзнет!

Мордхе вошел в темную комнату. Спертый, теплый воздух, в котором чувствовались и залежавшаяся картошка, и коровий навоз, ударил ему в нос. Он осмотрелся, никого не увидел и проговорил негромко:

— Простите, люди добрые, что я вас разбудил. Я только переночую, заплачу вам и пойду дальше. Вам нечего бояться…

— Для человека все можно сделать, — отозвался женский голос из темноты. В нем звучали и страх, и смирение. — Но, пане дорогой, теперь, когда дороги запружены волками, а не людьми, нужно быть осторожным!

— Что, народ и у вас бунтует? — спросил Мордхе.

— Народ, пане, одичал, Бога не боится больше, убегает в лес, так что ездить небезопасно!

— Где же помещик? — спросил Мордхе. — Деревня ведь принадлежит Рудовскому?

— Да, пане дорогой! Помещик, вы спрашиваете? Помещик, он и есть помещик. В усадьбу нельзя даже показаться!

— Молодой помещик, — заговорил крестьянин, — хуже собаки! Только и знает, что крестьян пороть!

Раздалось тоскливое мычание теленка.

— Скучает по матери. Молодой, вчера лишь от коровы отняли, а в хлеву холодно; его и внесли в дом.

Крестьянин взял Мордхе за руку и подвел его к печи:

— Пане, вот вам подушка, полезайте! На печке лежит сено. Ложитесь на него, но смотрите не пугайтесь: там спят мои дети.

Мордхе осторожно влез на печку. Из-под одеяла выглядывала голова с льняными волосами, похожими на сноп лунных лучей. Мордхе растянулся на свежем сене. Золотистые волосы, лежавшие рядом, его странно беспокоили: хотелось уткнуться в них головой. Душа его была полна радости и благодарности к человеку. Он чувствовал, как окоченевшие члены согреваются, как детские волосы падают на его лицо, словно свежие колосья, а тоскливое мычание теленка становится жалобнее, отдаляется и расплывается.

* * *

Во сне Мордхе явственно слышал голоса; проснулся он с мыслью, что гуляет по ярмарке, и сел. Прежде всего он посмотрел в ту сторону, где видел ночью рассыпавшиеся волосы, и, не найдя там ничего, начал сомневаться, не сон ли это. Клетка с гусями, которую внесли на ночь в дом, стояла возле печи. Гуси просунули между перекладинками длинные шеи и громко гоготали. Теленок лежал на соломе, жалобно вытянув мордочку, и дрожащим голосом заливался: «Му-у!» Старый крестьянин долотом выдалбливал корыто из куска дерева. Тут же сидела его дочь и пряла. Полотно, висевшее у девушки на шее, сливалось с ее льняными волосами.