Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса Страница 55

Так было до тех пор, когда шестнадцать месяцев назад — он не забудет этого дня, — в воскресенье 25 января 1960 года случилось это чудо. В доминиканском небе — радуга. Двадцать первого был престольный праздник — Пресвятой Девы Альтаграсии, и в тот же день — самая жестокая облава на участников движения «14 Июня». В то солнечное утро церковь Альтаграсии была набита битком. Неожиданно отец Сиприано Фортин с амвона начал твердым голосом читать — то же самое делали Христовы пастыри во всех доминиканских церквях — Пастырское послание епископата, которое сотрясло всю Республику. Сотрясло, как циклон, и даже более драматично, чем знаменитый циклон «Сан-Сенон», который в 1930 году, в начале Эры Трухильо, стер с лица земли столицу.

Сейчас, сидя в темном автомобиле, Сальвадор Эстрельа улыбался, вспоминая тот великий день. Он слушал тогда отца Фортина, читавшего с легким французским акцентом, и каждая фраза Пастырского послания, которое привело в бешенство мерзкую Тварь, представлялась ему ответом на его собственные сомнения и тревоги. Текст Послания, изданный тайно и распространявшийся повсюду, он затем много раз читал и знал почти наизусть. «Тень печали» омрачила праздник доминиканской Пресвятой Девы. «Мы не можем оставаться нечувствительными к тяжким страданиям, которые испытывают многие доминиканские семьи», — писали епископы. Как и святой Петр, они хотели «плакать с теми, кто плачет». Они напоминали, что «корень и основа всех прав зиждется на неприкосновенности достоинства человеческой личности». Слова Пия XII взывали к «миллионам людей, которые все еще жили под гнетом тирании» и для которых «ничто не прочно: ни дом, ни имущество, ни свобода, ни честь».

Каждая фраза заставляла сердце Сальвадора биться сильнее. «Кому еще принадлежит право на жизнь, как не единственно Богу, творцу жизни?» Епископы подчеркивали, что из этого главного, «первичного права» проистекают и все остальные: право создавать семью, право на работу, на торговлю, на свободное передвижение (не обличало ли это позорную систему, при которой всякий раз надо было испрашивать полицейское разрешение на поездку за границу?), право на доброе имя, чтобы тебя не могли оклеветать «под пустым предлогом или по анонимному доносу» «в низких и корыстных целях». Пастырское послание подтверждало, что «каждый человек имеет право на свободу совести, свободу слова, свободу объединения в общественные организации…». Епископы «в эти скорбные, полные неуверенности времена» молились за то, чтобы «настали мир и согласие» и восторжествовали в стране «священные права человеческого сосуществования».

На Сальвадора Пастырское послание произвело такое впечатление, что, выйдя из церкви, он был не в состоянии обсуждать его даже с женой или с друзьями, которые сбились в кружок у дверей и клокотали от изумления, восторга, а быть может, и страха из-за того, что услышали. Никакой неясности: первым Пастырское послание подписал архиепископ Рикардо Питтини, а за ним — пять епископов страны.

Пробормотав извинения, он оставил домашних у дверей и, как во сне, снова вернулся в церковь. Вошел в ризницу. Отец Фортин снимал облачение. Улыбнулся ему:

— Ну, теперь-то, я думаю, ты можешь гордиться своей Церковью, Сальвадор?

Он не мог вымолвить ни слова. Только крепко обнял священника. Да, Христова Церковь наконец стала на сторону жертв.

— Репрессии будут ужасны, отец Фортин, — пробормотал он.

И они были. Однако режим с его дьявольской способностью к интриге обрушил свою месть на двух епископов иностранного происхождения, обойдя тех, что родились на доминиканской земле. Монсеньор Томас Ф. Рейлли из Сан-Хуан-де-ла-Магуана, американец, и монсеньор Франсиско Паналь, епископ Ла-Веги, испанец, стали мишенью разнузданной кампании.

В следующие за славным днем 25 января 1960 года недели Сальвадор впервые стал думать о том, что необходимо убить Трухильо. Сначала эта мысль его испугала, он, католик, должен был свято чтить пятую заповедь. Но тем не менее он снова и снова возвращался к этой мысли каждый раз, как читал в «Карибе» или в «Насьон» или же слушал по «Доминиканскому голосу» нападки на монсеньора Паналя или монсеньора Рейлли: агенты иностранных государств, продались коммунистам, колониалисты, предатели, ядовитые гадюки. Бедный монсеньор Паналь! Называть чужаком и иностранцем священника, который тридцать лет служил апостольскую службу в Ла-Веге, где его любили, как говорится, и тирии, и троянцы. Мерзости, которые творил Джонни Аббес — кто же еще мог развязать такой шабаш? — и о которых Турок узнавал от отца Фортина или от людей, передававших происходившее из уст в уста, окончательно освободили его от угрызений совести. Каплей, переполнившей чашу, стал направленный против монсеньора Паналя святотатственный спектакль, устроенный в Ла-Веге в церкви во время службы. В переполненную прихожанами церковь ворвалась свора размалеванных полуголых девиц; на глазах у остолбеневших верующих они пробрались к амвону и принялись оскорблять старого епископа, обвинять в разврате, в извращениях и в том, что он обрюхатил их. Одна, завладев микрофоном, завопила: «Признай детей, которых ты нам заделал, не дай умереть им с голоду». А когда кто-то из присутствовавших, придя в себя, попытался вышвырнуть проституток из церкви и защитить епископа, который глядел на все это, не веря своим глазам, в церковь ворвались calies, два десятка вооруженных дубинками и цепями бандитов, и накинулись на прихожан. Бедные епископы! Их дома разрисовывали оскорбительными надписями. У монсеньора Райлли в Сан-Хуан-де-ла-Магуана взорвали динамитом пикап, на котором он передвигался по епархии, а дом забрасывали дохлыми животными и живыми крысами, обливали сточными водами еженощно, пока не вынудили его бежать и укрыться в Сьюдад-Трухильо, в колледже святого Доминго. Несгибаемый монсеньор Паналь еще держался в Ла-Веге, терпя угрозы, оскорбления, бесчинства. Этот старик был вылеплен из того материала, из какого лепят мучеников.

В один из этих дней Турок явился в дом отца Фортина, его нельзя было узнать.

— Что случилось, Сальвадор?

— Я собираюсь убить Трухильо, святой отец. И хочу знать, погублю ли этим свою душу. — У него дрогнул голос. — Дольше терпеть невозможно. Что они творят с епископами, с Церковью, какую мерзкую кампанию раздувают по телевидению, по радио, в газетах! Надо положить этому конец, отрубить голову гидре. Я погублю свою душу?

Отец Фортин успокоил его. Заварил ему кофе, вывел из дому и долго гулял с ним улицам Сантьяго, под лавровыми деревьями. А неделю спустя сказал, что папский нунций, монсиньор Лино Занини, мог бы принять его в Сьюдад-Трухильо для частной беседы. Робея, Турок пришел в элегантную резиденцию нунция на проспекте Максимо Гомеса. Князь Церкви повел себя так, что с первой же минуты оробевший великан, заковавший себя ради аудиенции у представителя Папы в рубашку с жестким воротничком и галстуком, почувствовал себя спокойно.

Как элегантен был монсеньор Занини и как он хорошо говорил! Настоящий князь, вне всяких сомнений. Сальвадор был наслышан о нунции и испытывал к нему симпатию, потому что говорили, что Трухильо его ненавидел. Правда ли, что Перон, проживший у нас изгнанником семь месяцев, уехал из страны, как только узнал, что прибывает новый нунций Его Святейшества? Все об этом говорят. Будто прибежал в Национальный дворец: «Берегитесь, Ваше Превосходительство. С Церковью ничего не поделаешь. Вспомните, что произошло со мной. Меня свалили не военные, а священники. Нунций, которого посылает вам Ватикан, точно такой же, как тот, которого послали мне, когда начались скандалы с сутанами. Берегитесь его!» И бывший аргентинский диктатор сложил вещички и сбежал в Европу.