Прекрасные и обреченные - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 53

— Хотелось бы обдумать это предложение, — честно признался он. — Очень великодушно с вашей стороны. Я все взвешу и сообщу вам.

Процесс обдумывания занимал мысли по дороге в Нью-Йорк. Энтони переживал один из моментов прозрения, которые нисходят на всех мужчин, находящихся под влиянием сильной, горячо любимой женщины. В такие мгновения перед их взором предстает мир людей более решительных и жестких, выросших в более суровых условиях, готовых противостоять как понятиям отвлеченным, так и сражаться на настоящей войне. В этом мире руки Глории означают всего лишь пылкие объятия случайной любовницы, которые не вызывают страсти и быстро забываются.

Неведомые доселе плоды воображения преследовали Энтони и когда он садился на Центральном вокзале в поезд на Мариэтту. В вагоне было многолюдно, но Энтони удалось занять последнее свободное место. Прошло некоторое время, прежде чем он удосужился взглянуть на сидящего рядом мужчину. Увидев резко очерченный подбородок с тяжелой челюстью, массивный нос и маленькие припухшие глазки, Энтони тут же узнал в соседе Джозефа Блокмэна.

Оба одновременно привстали с места, испытывая некоторое смущение, обменялись вялым рукопожатием и в завершение ритуала изобразили некое подобие дружеского смеха.

— Да, — начал Энтони без особого воодушевления, — давно мы с вами не встречались. — И, тут же пожалев о сорвавшихся с языка словах, продолжил: — Не знал, что вы живете по этому направлению.

Однако Блокмэн, предупреждая дальнейшие расспросы, любезно осведомился:

— Как поживает ваша супруга?

— Замечательно. А как вы?

— Превосходно. — Тон, каким Блокмэн произнес это слово, лишь усилил его величие и значимость.

Энтони казалось, что за прошедший год у Блокмэна невероятно выросло чувство собственного достоинства. Исчезла суетливость, и он создавал впечатление человека, наконец добившегося в жизни чего-то стоящего. Кроме того, одежда больше не поражала пестротой, игривые яркие галстуки сменила солидная темная гамма, правая рука, на которой некогда сверкали два крупных перстня, была лишена каких-либо украшений и даже явных следов маникюра.

Достоинство проявлялось во всем внешнем облике. Пропала аура успешного коммивояжера, нарочито заискивающие манеры, худшей формой проявления которых является готовность поддержать непристойную шутку в вагоне для курящих. Возникало чувство, что осчастливившее своим перстом финансовое благополучие сделало Блокмэна надменным, а пренебрежение, с которым прежде его принимали в обществе, научило сдержанности. Но что бы ни придавало ему веса, помимо внушительной комплекции, Энтони больше не испытывал в присутствии этого человека подобающего случаю превосходства.

— Помните Ричарда Кэрамела? По-моему, вы как-то с ним встречались.

— Помню. Он еще писал книгу.

— И продал ее для сценария. Книгу передали некому сценаристу по имени Джордан. Ну, Дик договорился с одним бюро, чтобы ему присылали вырезки с рецензиями, и просто был вне себя от ярости, когда узнал, что половина кинообозревателей говорит о яркой мощи «Демонического любовника», приписывая авторство Джордану и ни словом не упоминая старину Дика. Можно подумать, этот тип Джордан сам придумал сюжет и написал книгу.

— Большинство контрактов предусматривает упоминание имени первоначального автора в любой платной рекламе. А Кэрамел по-прежнему пишет?

— Да, он усердно трудится над рассказами.

— Превосходно… превосходно… А вы часто ездите этим поездом?

— Примерно раз в неделю. Мы живем в Мариэтте.

— В самом деле? Ну и ну! Я и сам живу в Кос-Кобе. Совсем недавно купил там дом. От вас до меня всего пять миль.

— Вы должны непременно нас навестить, — предложил Энтони, удивляясь собственной любезности. — Глория, несомненно, обрадуется встрече со старым другом. Я объясню, как нас найти. Мы здесь уже второй год.

— Благодарю. — И, словно отплачивая ответной любезностью, Блокмэн поинтересовался: — А как поживает дедушка?

— Хорошо. Сегодня я у него обедал.

— Выдающаяся личность, — серьезно констатировал Блокмэн. — Замечательный образец настоящего американца.