Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл Страница 50

I

Ни в тот же миг, ни длительное время после не дано было Пьеру ни полностью, ни в каких-либо общих чертах постичь смысл того объяснения, кое только что состоялось у него с Изабелл. Но теперь его очам открылась туманная истина о реальном мире, в котором ему прежде многое виделось чересчур простым и прозаическим, чересчур понятным, а ныне он смутно сознавал, что весь окружающий мир и все его обманчиво простые и прозаические приметы на миллион морских саженей ушли в безнадежную глубь непостижимой для его понимания таинственности. Прежде всего, то был загадочный рассказ девушки и его глубочайшая искренность, коя, тем не менее, всегда будет идти рука об руку с неопределенностью, темнотой и сверхъестественностью; так вот, сей необыкновенный рассказ девушки первым делом вытеснил из его души всю обыденность и прозаичность, а затем им на смену пришло несказанное очарование гитарных переливов да мистичность тех нескольких слов, что Изабелл пропела напоследок, – все это пленило и околдовало его, пока он сидел без движения, подавшись всем телом вперед, словно превращенный в дерево и опутанный чарами визитер, что был пойман и скован в мгновение ока в неведомом саду некроманта.

Но теперь, когда он, преодолев усилием воли колдовские чары, шел быстрым шагом по пустой дороге, он боролся со своим мистическим чувством, надеясь рассеять его на время или, по крайней мере, ненадолго приглушить, до тех пор, пока он сам не воспрянет и телом, и духом после своего однодневного поста и долгой бесцельной ходьбы по лесу, а также после неслыханного объяснения, что состоялось прошлою ночью. Он стремился гнать прочь все мысли, что не вели к удовлетворенью его насущных нужд.

Когда Пьер проходил молчаливой деревней, то услышал, как башенные часы бьют полночь. В спешке он вошел в особняк через черный вход, ключ от которого висел снаружи в потайном месте. Не раздеваясь, он рухнул в постель. Но почти сразу же, превозмогая усталость, поднялся и завел будильник с тем, чтоб он настойчиво зазвенел ровно в пять утра. Затем, вновь повалившись в постель да то и дело отваживая все навязчивые мысли, отдавши самому себе строгий приказ поскорее заснуть, он мало-помалу задремал, и сон, сперва неохотно, но под конец радушно и доброжелательно, принял его в свои объятия. В пять он поднялся и увидел на востоке первые проблески зари.

В его намерения входило подняться в столь ранний час и таким путем избежать всех привычных бесед с домочадцами в особняке да провести и второй день в блужданиях по лесам, ибо он видел в этом единственную возможную прелюдию к общению с такой пленительною дикаркой, какой была его новообретенная сестра Изабелл. Но знакомая обстановка его комнаты странным образом на него подействовала. На единый миг он уж готов был молить Изабелл вернуться обратно в чащу заповедных лесов, из коих она вышла к нему с такой украдкой. На единый миг кроткие, всепонимающие голубые глаза Люси восторжествовали над нежными, но мрачными и непостижимо темными очами Изабелл. Он разрывался между ними, не имея силы избрать лишь одну из двоих, ведь казалось, что они обе равно принадлежат ему, но ныне во взор Люси вкралась, не затемнив его, почти та же печаль, что прежде гнездилась во глубине глаз одной Изабелл.

Снова слабость и усталость, словно он прожил бесконечные годы, навалились на Пьера. Он вышел из дому и подставил непокрытую голову освежающему ветру. Воротясь в особняк, он завел будильник на семь и затем растянулся на кровати. Но теперь Пьер не мог глаз сомкнуть. В семь он переменил одежду и в полвосьмого спустился вниз, чтобы увидеться с матерью за завтраком, незадолго до этого подслушав ее шаги на верхнем этаже.

II

Он поприветствовал ее, но она лишь метнула в него взор, сперва мрачный, а затем встревоженный, и, наконец, уставилась на него в нечаянной, плохо скрытой панике. Тогда он понял, что, должно быть, удивительно изменился. Однако мать не подарила его ни одним ласковым словечком, только ответила ему его же фразами о добром утре. Он видел, что по множеству поводов она затаила на него глубокую обиду, кроме того, по непонятной причине она за него боялась, и последнее, что, несмотря на все это, ее жгучая гордость возобладала над ее тревогой; и он достаточно знал свою мать, чтоб ни на миг не усомниться в том, что, разверни он сейчас перед ней даже магический свиток, она не покажет ни малейшего интереса и не задаст ни одного вопроса. Тем не менее он все же не мог вот так просто отказаться от попыток разрушить стену ее отчужденности.

– Я довольно-таки долго отсутствовал, сестра Мэри, – сказал он с натянутой любезностью.

– Да, Пьер. Нравится ли тебе сегодняшний кофе? Это какой-то новый сорт.

– Очень вкусный, у него богатый и душистый аромат, сестра Мэри.

– Рада, что ты так находишь, Пьер.

– Почему вы не называете меня брат Пьер?

– Разве я не назвала тебя так? Ну, хорошо, брат Пьер, так звучит лучше?

– Почему вы меряете меня таким равнодушным и ледяным взглядом, сестра Мэри?

– Разве я смотрю равнодушно и холодно? Тогда я постараюсь смотреть иначе. Передай мне вон тот тост, Пьер.

– Вы очень сильно обижены на меня, дорогая матушка.

– Ни в малейшей степени, Пьер. Видел ли ты Люси на днях?

– Нет, матушка.

– А! Передай мне кусочек семги, Пьер.

– Вы слишком горды, чтобы открыть мне то, что чувствуете сейчас, матушка.

Миссис Глендиннинг медленно поднялась со своего места и предстала перед Пьером в полный рост во всем своем величии женской красоты и царственности.

– Не заговаривай мне зубы, Пьер. Я не выведываю никаких твоих секретов; будем свободно общаться, как всегда, до тех пор, пока не станет слишком поздно или между нами не останется никаких чувств. Берегись меня, Пьер. Нет никого в мире, кого ты имел бы больше причин опасаться, так продолжай же поступать со мной по-прежнему.