Спокойная совесть - Карлос Фуэнтес Страница 5

— А как было в Революцию? — спросил однажды Хайме, когда, годам к девяти, узнал, что был такой период.

— Вначале мама не испугалась. — отвечал Родольфо, его отец, вопросительно глянув на Асунсьон.

— Да-да, — подтвердила тетя Асунсьон. — Вначале не испугалась…

— А помнишь, — прервал ее Родольфо, — как в Гуанахуато стали съезжаться семьи из других штатов? Все бежали сюда.

— Это было в 1914-м, — сказала Асунсьон. — В войне, которую вел Карранса, [25]творились чудовищные дела. Многие наши друзья из Коауилы, Сан-Луиса и Чиуауа [26]нашли здесь приют. Да, это была катастрофа экономическая и, главное, моральная.

— Но мама была очень рада, что общество оживилось из-за приезда стольких новых людей, не так ли?

— О да. Приехали родственники, давние компаньоны отца, наши друзья и друзья наших друзей. Всех разместили в лучших домах города, и по поводу их прибытия устраивались балы. Все ходили на религиозные торжества. Было очень мило.

— А помнишь, бывало, кто-нибудь из другого штата пойдет рассказывать о насилиях да грабежах. Мама тогда говорила, что это, мол, не первая революция. Гуанахуато, мол, всегда был самым богатым штатом Мексики, и никто не посмеет его тронуть.

— Кладовая и житница Республики, — всегда говорил папа. Но оказалось не так. В следующем году банда революционеров захватила наши земли. Да, Фито, ты ведь там был тогда.

— Командиры и зернышка в амбарах не оставили. Я сказал маме, что дела наши очень плохи. Тогда-то она, по-моему, впервые испугалась.

— Худшее было впереди. Настоящий ужас охватил всех в следующем году. В Гуанахуато нагрянул головорез Вилья.

— Вообрази, сынок, мы все его боялись, и не зря. Он был из пеонов, мстительный, кровожадный. И вдруг он с девятью тысячами человек высаживается здесь, в Эль-Бахио. Гуанахуато тогда был оккупирован карранкланами, [27]их генералы, Дусарт и… как бишь звали второго?

— Каррера.

— …и Каррера расположили свой штаб здесь, в нашем доме. Тогда ты, Асунсьон, и твой муж бежали из Гуанахуато. Помнишь?

— Да, мы только обвенчались. Оставаться было очень опасно. Мама нам разрешила ехать.

— Вы же могли уговорить ее поехать с вами.

— Чтоб мама бросила все это, бросила свой дом? Что ты говоришь?! Кроме того, мы были молоды. Мы ведь имели право повидать в жизни что-нибудь, кроме этой резни, Фито. Хотелось побывать в других краях…

— Да-да. Мама и дядя Панфило укрылись в большей спальне. В доме было полно солдат и лошадей. Я остался в поместье, в центральной усадьбе. Дядя Панфило закрыл свой магазин, чтобы не брать кредиток Вильи. Потом пришел генерал Обрегон, [28]он приказал открыть магазины и не брать вильистских денег. И еще заставил увеличить жалованье. Дядя Панфило думал, что обанкротится. Мама спрятала золотые монеты под полом спальни. Но вдруг все это потеряло значение. Люди чуть не умерли от страха, когда карранкланы оставили город. Представляешь, твоя бабуля и дядя Панфило прямо — таки замуровались в спальне и заложили окна тюфяками. Дело в том, что во главе вильистских отрядов должен был войти в город генерал Натера. [29]Потом оба соперника покинули город и засели в Селайе, [30]а Гуанахуато остался во власти бандита Паломо и всякого сброда. Все время были перестрелки, налеты. Прямо светопреставление. Мы не понимали, как это получилось, почему кончилось мирное время. Правда, Асунсьон, не понимали?

Однако донья Гильермина не совсем потеряла голову. Она распорядилась, чтобы тридцать вооруженных пеонов охраняли усадьбы в поместье, поручила надзор за хозяйством управляющему и освободила Родольфо от этой обязанности. Усилилась ее религиозная деятельность. Чопорная дама не пропускала ни одной процессии с мольбой о мире; во всех храмах ставила свечи с мольбой о мире; проливала в своей спальне слезы с мольбой о мире; на богослужениях пела «Salve, Regina» [31]с мольбой о мире. Вот когда обстоятельства позволили ей насытить душу тоской по прошлому. На людях она сетовала, что губернатор запретил звонить в колокола во время праздников Пресвятой Девы; дома с упоением вспоминала, какой чудесный перезвон бывал прежде. Вслух огорчалась изгнанию Сестер Доброго Пастыря; в душе наслаждалась воспоминаниями о щедрых дарах Себальосов этим монахиням. Она негодовала, что этот бунтовщик Сиуроб [32]посмел убрать из губернаторского дворца портреты президента Диаса и губернатора Обрегона Гонсалеса; зато как она упивалась, вспоминая о встрече дона Порфирио и Пепе в опере, о присутствии дона Хоакина на свадьбе Асунсьон!

В правление Сиуроба жить стало спокойней. Как-то незаметно Родольфо Себальос начал ежедневно ходить в старый магазин напротив храма св. Диего — дядя Панфило уже еле справлялся. Всегда насупленный и странно шепелявящий старик, которому уже было под восемьдесят, предоставил ему полную свободу, и Родольфо нашел свое истинное, кровью подсказанное занятие в жизни — с приветливой улыбкой стоять за прилавком.