Богач, бедняк... Том 2 - Ирвин Шоу Страница 48

Гретхен снова подошла к кушетке, подняла письмо Рудольфа. Венеция, вспомнила она, Венеция. С женой, которая, по счастливой случайности, оказалась богачкой. Снова Рудольфу везет.

«До меня доходят тревожные слухи из Уитби, – читала она дальше. – Старик Калдервуд относится весьма недоброжелательно к моей версии Великого Турне, и даже Джонни, с его пуританской душой, с гладким, как скорлупа яйца, лицом развратника деликатно мне намекает, что мои каникулы слишком затянулись. По правде говоря, я не считаю свое путешествие каникулами, но, должен признаться, я еще никогда в жизни не проводил так прекрасно время, что бы они ни говорили, но здесь я продолжаю свое образование, образование, которое, когда я закончил колледж, не смог продолжить, потому что не мог заплатить за него из-за своей бедности, и вынужден был работать в магазине.

Мне очень многое нужно решить, когда я вернусь домой, и я не спеша над этим раздумываю, когда смотрю на картину Тициана во Дворце дожей или пью кофе эспрессо за столиком на площади Сан-Марко. Мне не хочется казаться выспренным, но прежде всего после возвращения мне нужно решить, что делать со своей жизнью. Мне тридцать пять, у меня есть деньги, свой капитал и годовой доход, так что я могу жить припеваючи до конца моих дней. Даже если не позволять себе слишком многого, не тратиться безрассудно на экстравагантности, даже если бы Джин была девушкой бедной, а это далеко не так, все равно ничего бы не изменилось. Если ты – богатый человек в Америке, то чтобы снова впасть в нищету, нужен либо какой-то особый гений, либо всепоглощающая алчность. Мне отвратительна мысль о том, что придется провести всю оставшуюся жизнь что-то покупая, продавая, использовать каждый отпущенный тебе Богом день, чтобы увеличивать свое состояние, которое и без того солидно. Мой инстинкт стяжательства отмирает в силу самого такого стяжательства. Меня не прельщает перспектива возможности открывать все новые и новые торговые центры по всей стране, становиться владельцем контрольного пакета акций еще большего числа компаний. Создание торговой империи – перспектива, завораживающая таких людей, как Джонни Хит или Брэдфорд Найт, не вызывает у меня ни малейшего соблазна, а управлять ею – самое скучное и нудное занятие на свете. Мне нравится путешествовать, и я пришел бы в отчаяние, если бы мне сказали, что я не смогу сюда снова приехать. Но мне не хочется быть похожим на персонажей Генри Джеймса1, которые, по словам Э. М. Форстера2, высаживаются в Европе только ради того, чтобы посмотреть на произведения искусства и поглазеть друг на дружку, больше ничего. Как видишь, я использую свой вновь обретенный досуг для того, чтобы кое-что почитать.

Само собой, я мог бы заделаться филантропом и давать деньги в качестве пособия беднякам или художникам, артистам, ученым и преподавателям, хотя я и сейчас даю не скупясь деньги в различные фонды. По многим причинам я не смогу быть беспристрастным арбитром в таких делах. Нет, это, конечно, не призвание, побуждающее тебя работать не покладая рук все время, – по крайней мере не для меня.

Тебе, должно быть, смешно, как и мне, – где это видано, чтобы кто-то из членов семьи Джордахов так беспокоился из-за того, что у него есть деньги, но, увы, качели американской жизни, ее резкие повороты настолько непредсказуемы, настолько странны, и моя жизнь – пример тому.

Еще одно осложнение. Я люблю свой дом в Уитби, люблю и этот городок. По сути дела, мне не хочется жить ни в каком другом месте. Джин тоже как-то призналась, что ей тоже там нравится и что если у нас будут дети, то она хотела бы воспитывать их в Уитби, а не в громадном Нью-Йорке. Ну, я уж позабочусь, чтобы у нее были дети, или, по крайней мере, один ребенок, – пусть воспитывает на здоровье. Мы можем сохранить небольшую квартирку в Нью-Йорке на тот случай, когда нам захочется возбуждающих душу светских удовольствий или когда ей нужно будет там поработать. Но в Уитби не найти ни одного человека, который бил бы здесь баклуши. Соседи меня тотчас же окрестят чудаком; и такое их отношение ко мне наверняка лишит для меня этот городок прежней привлекательности. Я не желаю становиться еще одним Тедди Бойланом.

Все может закончиться тем, что, когда я вернусь в Америку, куплю газету „Таймс“ и просмотрю все объявления о рабочих вакансиях.

Только что вошла Джин, насквозь промокшая, но ужасно счастливая и чуточку пьяная. Дождь загнал ее в кафе, и каких-то два венецианских джентльмена угостили ее вином. Она шлет тебе свои приветы…

Боже, какое длинное письмо в типично эгоистическом духе я написал! Теперь ожидаю такого же длинного, выдержанного в таком же эгоистическом духе от тебя. Присылай его в Париж почтой „Американ экспресс“. Не знаю, правда, когда мы будем в Париже, но думаю, через пару недель, и твое письмо не пропадет. С любовью к тебе и Билли. Твой Рудольф.

P. S. Ты что-нибудь слышала о Томе? Я не слышал ни слова о нем со дня похорон мамы».

Гретхен положила на кушетку тонкие пергаментные листочки – специально для писем авиапочтой, плотно исписанные аккуратным почерком ее брата. Допив стаканчик виски, она решила больше себе не наливать. Пошла к окну, выглянула на улицу. Ливень все продолжался. Казалось, весь город внизу залит водой, исчез под ее толстым слоем.

Гретхен раздумывала над письмом брата. Теперь, благодаря почте, они с ним стали куда ближе, куда более дружелюбно настроенными друг к другу, чем при встречах. В своих письмах Рудольф не скрывал своих сомнений, колебаний, не столь твердую уверенность в себе, не проявлял присущей ему гордыни, и все эти черты в нем подкупали, даже если порой он и пытался их утаить. Когда они встречались, были вместе, ее так и подмывало уязвить его, ранить его душу. Письма брата демонстрировали широту его натуры, готовность прощать, и это качество становилось еще более привлекательным оттого, что проявлялось молча, исподволь. Он никогда не показывал, что ему известно о каких-то вещах, которые нуждались в прощении. Билли рассказал ей о своих наскоках на Рудольфа там, в школе, а Рудольф даже не упомянул, хотя бы мимоходом, об этом эпизоде. Он всегда, когда встречался с ее сыном, очень тепло к нему относился, был с ним заботлив и предупредителен. А письма всегда подписывал: «С любовью к тебе и Билли».

Я тоже должна научиться душевной щедрости, подумала она, глядя на дождь.

Она не знала, что предпринять в отношении Тома. Он ей писал не часто, но постоянно держал в курсе событий, рассказывал, чем занимается. Но так же, как и в случае с матерью, он вырвал у нее обещание ничего не сообщать о его местопребывании Рудольфу. Сейчас, в этот самый день, он тоже был в Италии. На другом краю полуострова, правда, далеко на юге, но все равно – в Италии. Несколько дней назад она получила от него письмо из местечка под названием Порто-Санто-Стефано, на побережье Тирренского моря, неподалеку от Рима. Том со своим другом Дуайером наконец-то купили яхту, которую долго искали, по приемлемой для них цене. Они ремонтировали ее на верфях всю осень и всю зиму, намереваясь подготовить ее целиком к первому плаванию к первому июня.

«Мы все делаем своими руками, – писал ей Том своим крупным мальчишеским почерком на линованной бумаге. – Разобрали дизель, потом снова собрали, деталь за деталью, и теперь двигатель как новый, работает как часы. Поменяли электропроводку, законопатили и ошкурили весь корпус, отрегулировали гребные винты, починили генератор, построили новый камбуз, покрасили заново все каюты, купили подержанную мебель и ее тоже покрасили. Дуайер оказался большим докой по части интерьера, и мне ужасно нравится смотреть на то, во что он превратил салон и каюты, – любо-дорого. Мы работаем по четырнадцать часов в сутки семь дней в неделю, но наш труд не пропал даром. Мы с ним живем на борту, хотя яхта стоит на колодках на берегу, чтобы зря не расходовать на жилье денег. Ни Дуайер, ни я сам ни хрена не умеем готовить, но все же не умираем с голоду. Как только начнем ходить в рейсы, наймем кока, возьмем его в свою команду. Думаю, команды из трех человек вполне хватит, чтобы со всем справиться. Если Билли захочет на лето приехать к нам сюда, то у нас есть для него место на борту, и его ожидает много работы. Когда я его видел, то подумал, что работа на воздухе летом может лишь пойти ему на пользу, укрепить здоровье.