Храм - Стивен Спендер Страница 44

Пол описал первый вечер их путешествия, в Бингене, когда они увидели Генриха, смотрящего на другой берег Рейна, а Иоахим предложил ему закурить, и они пошли ужинать в расположенный над маленьким городком ресторан, где Генрих рассказал о своей матери. Он не упомянул о записке, которую Иоахим оставил на двери их — его и Иоахимова — номера.

— Ах, так вот, значит, как все произошло! Как просто! И что ты подумал? Тебе Генрих понравился?

Теперь картины происшедшего стали накладываться одна на другую, точно изображения, мелькающие на экране в позолоченном интерьере кафе.

— Когда я впервые увидел его в Бингене — нет. Но потом я заинтересовался.

— Заинтересовался?

— Ну, я увидел, что он не так прост, как я поначалу думал. Я увидел, что за внешней привлекательностью Генриха скрывается человек озлобленный.

— Ты решил, что он подходит Иоахиму?

— Не думаю, что Иоахиму нужен был человек, который бы ему подходил. Еще до своего знакомства с Генрихом, когда мы были в Кельне, он сказал мне, что ему нужен человек, к которому он сумел бы почувствовать пылкую привязанность, и что человек этот вполне мог бы оказаться плохим — не важно, подходящим ему или неподходящим. Вот ты, Вилли, по-моему, ему как раз подходил.

— Вообще-то я думал не о нас — не о нас с ним. Я думал о том, как Иоахим талантлив, и о том, как он нуждается в друге, который поможет ему проявить свои способности. О его фотографиях должны узнать все. Он должен прославиться на всю Германию.

— Вряд ли Генрих помогает ему в этом отношении.

— Почему?

— Он не способен тонко чувствовать искусство.

— Ах, Пол, какая жалость! Иоахиму ведь необходимо, чтобы его оценили по достоинству. Он же гений!

Слово «гений» вызвало у Пола раздражение. Он подумал о том, что знает одного английского поэта, Саймона Уилмота, который является гением. Одного гения было достаточно. Он перевел разговор на другую тему, заказав еще кофе. Потом он спросил Вилли, чем он занимался те три года, что они не виделись.

— Ну, в то лето, когда вы с Иоахимом отправились в свое знаменитое путешествие по берегу Рейна и познакомились с Генрихом, я на все это время уехал в маленькую деревушку в австрийском Тироле. Она называется Медес. Там я все лето готовился к экзаменам, чтобы стать школьным учителем, ведь два года назад я, кажется, говорил тебе, что готовлюсь им стать.

— В Медесе тебе не было скучно?

— Первые несколько недель, наверно, мне было как-то одиноко — я очень скучал по Иоахиму, — но потом я познакомился с жителями деревни. Самое смешное, что, поскольку для занятий я привез с собой кучу книг, которые иногда читал на солнышке во дворе — а купался я совсем мало (я был настроен так серьезно!) — в деревне я прослыл знатоком таких вещей, о которых не имел ни малейшего понятия — абсолютно никакого, честно! Деревенские жители, особенно молодые — парни, но не только парни, многие девушки тоже! — стали приходить ко мне со своими проблемами. Мне постоянно задавали глупые вопросы — хотя подчас и не очень глупые.

— Значит, ты был счастлив?

— Да, это и в самом деле так. Там было просто чудесно. Я бы хотел всегда жить в такой деревне — чтобы ее жители восхищались мной и приходили советоваться… быть знаменитым… таким, как, по словам Эрнста, стал ты, Пол. К тому же в Медесе так тихо, там совершенно не о чем беспокоиться.

— А с кем-нибудь еще ты в деревне познакомился?

— Я же рассказывал тебе, что перезнакомился с кучей народу. С кем еще я должен был познакомиться?

— Я имею в виду человека, который значил бы для тебя так же много, как Иоахим.

Вилли надел очки в золотой оправе (в очках Пол его еще ни разу не видел) и через стол устремил на него довольно жесткий взгляд — возможно, желая понять, насколько изменился Пол за прошедшие три года. Линзы слегка увеличивали его ясные голубые глаза, которые, в мягких своих подушечках розовой плоти, обрели, казалось, полнейшую невинность некой доброжелательной сельской учительницы, человека, чьи способности и устремления направлены исключительно на облегчение участи других людей. От его бьющей через край, безалаберной сексуальности трехлетней давности не осталось и следа. На миг Пол почувствовал, как он холодеет от этой новообретенной квакерски-банальной индивидуальности, но в следующую минуту уже был тронут сердечной добротой Вилли, тем простодушием, которое в нем ощутил.

— Нет, я не встретил никого, кто заменил бы мне Иоахима. Видишь ли, в этом нет необходимости. В деревне я это понял. Раньше я думал, что не смогу жить без Иоахима. Но, знаешь, я понял, что можно быть счастливым и в одиночестве. Не обязательно иметь кого-то рядом.

— Месяц или два, наверно, можно. А всегда?

Он пожал плечами. Казалось, этот разговор ему не интересен.

— Другим, наверно, трудно. Но не мне. Не знаю. — Казалось, он собирался еще что-то сказать, но умолк.

Пол спросил его, видится ли он в последнее время с Эрнстом.

— Конечно, мы с ним довольно часто встречаемся. Сейчас Эрнст мне очень нравится. Наверно, это потому, что на самом деле он гораздо лучше, чем все мы думали. Три года назад, когда ты был с нами, все были настроены против Эрнста, а это несправедливо, потому он, возможно, и относился к нам с подозрением. Он сделался застенчивым и постоянно притворялся… — Вилли помедлил, а потом добавил: — Тебе, конечно, известно, что Ханни, мама Эрнста, умерла?

Первой реакцией Пола на это известие было чувство обиды за то, что Эрнст ничего ему не сообщил. Бесстрастным голосом он спросил:

— Эрнст очень расстроился?

— На полтора месяца он заперся в том огромном доме на Альстере и никого не желал видеть. Потом, когда он вышел, он, похоже, сильно изменился. Первым делом он взял на себя руководство семейной фирмой, чем и объяснил то, что ни с кем не виделся. Надо было множество дел привести в порядок, а его отец стал совсем дряхлым стариком и работать не мог. Но в конце концов Эрнст все-таки пригласил к себе в гости старых друзей, и нам он показался гораздо более покладистым и дружелюбным, более гостеприимным, чем когда-либо прежде. На той вечеринке, куда пришло много народу — некоторых я никогда раньше не видел, — большой неожиданностью для нас с Иоахимом стало то, что там было огромное количество выпивки и еды. Все мы страшно напились — особенно Эрнст, который очень веселился. Вдобавок он сделал то, чего никогда не сделал бы раньше — пригласил одного своего молодого друга, который играет на скрипке в новом баре в Санкт-Паули (ты обязательно должен туда сходить) — литовского скрипача по имени Янос Соловейчик. При жизни Ханни он так никогда бы не поступил, сам знаешь. А в последнее время Эрнст стал проявлять настоящее великодушие, самую настоящую щедрость! Он даже дал мне немного денег, чтобы я смог заплатить за лицензию на преподавание английского. Ты, конечно, скажешь, что я не настолько хорошо знаю английский, чтобы его преподавать.