Исчезновение святой - Жоржи Амаду Страница 41

Адалжиза же носила это страшное изобретение потому, что считала — пояс ее стройнит и в нем бедра кажутся не такими крутыми. Один журнал из Сан-Пауло отдал под его рекламу целую страницу: дамы из высшего света, самые элегантные женщины страны, отзывались о нем единодушно и очень лестно. Рекомендация заезжей француженки мадам Надро оказалась последней каплей: Дада устремилась в лавку Мигела Нажара и приобрела резиновый пояс — целых две пары — и уж с тех пор снимала его только на ночь.

Столь же скорбное, сколь и мерзкое зрелище, открывшееся глазам Данило, сразило его, боевой порыв его улетучился, дух упал, а сам он весь как-то поник, понуро свесил голову, уронил руки, сел на кровать. Адалжиза, воспользовавшись этим, скрылась в ванной, прихватив с собой ночную рубашку. Не какую попало, а ту особую, предназначенную для особых же случаев — для первой брачной ночи. Истинное чудо из крепдешина — белую и пышную, как пена морская, невесомую, воздушную, прозрачную, обшитую по вороту и подолу кружевами, доходящую только до колен, глубоко открытую спереди и сзади, выписанную из фешенебельной «boutique [50]» Лауры Алвес, что в квартале Ипанема, в Рио-де-Жанейро. Хозяйка, посылая ее, просила извинения за то, что не сможет присутствовать при бракосочетании — едет в Таиланд вместе с мужем.

Данило скинул лакированные туфли, вздохнул с облегчением, растер занемевшие пальцы. Потом разделся, аккуратно сложил всю одежду и улегся в постель, поджидая, когда из ванной появится жена. Голова его склонилась на подушку, гранитная твердость слегка поколебалась. Данило прикрыл глаза, чтобы лучше представить себе заповедный предмет своих вожделений. И уснул.

ПРИГОТОВЛЕНИЯ — Ах, как жестоко обманывается и какого маху даст тот, кто поспешит посмеяться над Данило и отпустит по его адресу шуточку дурного тона, решив, что молодожен проспал до утра сном младенца, потеряв время и возможность. Отчасти тут и я виноват надо было сказать: «Данило погрузился в легкую дремоту», тогда бы мы с вами избежали неосновательных суждений и скороспелых выводов.

Данило спал не крепко и не глубоко, и мысль его была по-прежнему устремлена к известному нам предмету. Время от времени он поднимал веки, убеждался, что дверь в ванную закрыта, и вновь задремывал. Так повторялось несколько раз, ибо Адалжиза, наводя красоту, провела в ванной добрых полчаса и когда наконец появилась в комнате — «выбежала на зеленое поле стадиона», как говорили футбольные комментаторы, приветствуя появление на спортивной арене принца Данило, — была просто ослепительна. Принцесса из сказки или из княжества Монако — выберите сравнение по вкусу.

Да, она привела себя в порядок. Смыла макияж, сделанный перед венчанием, приняла душ, освежила лицо лавандовой водой, а тело — кёльнским одеколоном, простите за тавтологию, но флакончик тот, подаренный доной Евой Адлер, женой консула и клиенткой доньи Эсперансы, и вправду был из города Кёльна, что стоит на Рейне, уложила волосы вокруг шеи крупными кольцами — как на картинах средневековых мастеров, освободилась от знаменитого пояса, от лифчика, дав наконец волю груди и бедрам, с надлежащей тщательностью свершила омовение, воспользовавшись, по совету Долорес, специальным дезодорантом: «Нет его лучше, сестрица, послушай меня, чисто, душисто, гладко и сладко». Долорес-распутница понимала толк в таких делах.

О, святая простота! — изготовиться — это как раз противоположное тому, что было перечислено выше. Изготовиться — это значит умело и искусно накраситься: покрыть веки лиловыми тенями, ресницы — тушью, щеки — румянами, губы — помадой, подрисовать брови. Изготовиться — это значит остричься и причесаться у великого Севериано или «coiffeur des dames[51]» такого же ранга; надушиться с вдохновением и пониманием, умастив французскими благовониями, заморскими ароматами самые сокровенные части тела. О, святая простота! Посыпаю главу пеплом, смиренно принимаю упрек от людей сведущих, расписываюсь в полной безграмотности и смиренно прошу прощения. Но при этом заявляю, что Адалжиза, должным ли образом была она изготовлена или всего лишь почистила перышки, не прибегая ни к каким ухищрениям, стала по выходе из ванной комнаты еще краше и желанней. Никакая принцесса — ни из сказки, ни из княжества Монако — в подметки ей не годилась.

Некоторое время она сомневалась, надевать ли ночную сорочку — короткую, легкую и прозрачную, с разрезами до середины бедра. Однако выбирать не приходилось: другая рубашка, сшитая доньей Эсперансой, — атласная, капитальная, с прошивками из английских кружев, с высоким, до подбородка, воротом, с широким кушаком, длиной до пят — в комплекте с халатом и панталонами лежала в ящике комода. Творение доны Глории было единственное, чем располагала сейчас молодая.

Когда в свое время Адалжиза приняла из рук крестной пакет, содержавший в себе три вышеперечисленных предмета, с согласия доньи Эсперансы развернула его, надела это сооружение прямо поверх комбинации и взглянула на себя в зеркало, она осталась очень довольна. Панталоны примерять не стала — и так видно, что в самый раз: донья Эсперанса за швейной машинкой не знала себе равных. Но крестная пресекла поток благодарностей и хвалебных слов, произнеся некую формулу, точный смысл которой до Адалжизы не дошел, ибо когда крестная начинала сквозь зубы говорить на определенные темы, испанский ее акцент усиливался. Скорей всего в виду имелось вот что: ночная сорочка — это последний бастион крепости целомудрия, штурм которой в первую ночь должен осуществляться путем применения множества хитроумных маневров, уловок и хитростей, имеющих целью не поражение осажденного гарнизона, но его победу. Донья Эсперанса была чересчур стыдлива, выражалась слишком туманно, и ее крестница так и не взяла в толк, какие это маневры и что имеется в виду под поражением и победой. Об этом задумалась она только теперь, надевая невесомый подарок столичной богачки.

Данило проснулся от щелканья дверной задвижки, и в неярком свете керосиновой лампы очам его предстало райское видение. Он подумал было, что еще спит, протер глаза и с каким-то рычанием слетел с кровати, вмиг обретя боевую форму и первоначальный пыл, принявшие столь вызывающие размеры, что ангел-хранитель Адалжизы взмахнул крылами и скрылся навсегда, ибо не питал ни малейших иллюзий насчет дальнейшего хода событий. Да, ангел вылетел в окно, откуда проникал в комнату, игриво приподнимая подол Адалжизиной сорочки, ветерок с моря.

ВЕТЕРОК — Он расшалился не в меру: взметнул подол ночной сорочки, обнажив узкую полоску бедра, а потом, неожиданным своим порывом открыл взору Данило разделяющую ягодицы ложбинку. Керосиновая лампа, как уже было сказано, светила тускло, но Данило все равно испытал потрясение и, нимало не заботясь о последствиях, издал боевой клич, звучный, как сигнал полковой трубы.

Молодая попыталась справиться с ветерком, прихлопнуть трепещущую под его напором рубашку, потупилась, боязливо улыбнулась, не зная, что сказать, как поступить. Она никогда еще не видела Данило во всей наготе: на пляже он, естественно, носил купальные трусы или — в соответствии с последней и бесстыжей модой — плавки; иногда она поглаживала его мускулистую грудь и руки — газеты восхищались атлетической фигурой центра «Ипиранги», и она была горда, что у нее такой жених. Но сейчас ни о каких плавках и речи не было, Данило стоял перед нею в чем мать родила. «Смилуйся, Пречистая Дева!» — воззвала Адалжиза, но тут же поняла, что не годится перед лицом такого срама впутывать в свои дела Приснодеву Непорочно Зачавшую, и растерялась еще больше. Что там говорила донья Эсперанса, вручая ей свой подарок — настоящую ночную рубашку, а не эту фитюльку, которая не столько прикрывает, сколько выставляет напоказ? Тут ветерок скользнул по ногам, пощекотал между ляжек, и Адалжиза, вздрогнув всем телом, не смогла признать, что щекотка эта ей неприятна.