Последний магнат - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 40

– Держусь – вот и славно. Большего не требую, – сказал Стар.

Мулат кончил укладывать кардиограф.

– Через неделю в это же время?

– Ладно, Билл, – сказал Стар. – Всего хорошего.

Когда дверь за ними закрылась. Стар включил диктограф. Тотчас же раздался голос секретарши:

– Вам знакома мисс Кэтлин Мур?

– А что? – встрепенулся он.

– Мисс Кэтлин Мур у телефона. Она сказала, что вы просили ее позвонить.

– Черт возьми! – воскликнул он, охваченный и гневом и восторгом. (Пять дней молчала – ну разве так можно!) – Она у телефона?

– Да.

– Хорошо, соединяйте.

И через секунду он услышал ее голос совсем рядом.

– Вышли замуж? – проворчал он хмуро.

– Нет, еще нет.

В памяти очертился ее облик; Стар сел за стол, и Кэтлин словно тоже наклонилась к столу – глаза вровень с глазами Стара.

– Что значат эти загадки? – заставил он себя снова проворчать. Заставил с трудом.

– Нашли все же письмо? – спросила она.

– Да. В тот же вечер.

– Вот об этом нам и нужно поговорить.

– Все и так ясно, – сказал он сурово. Он наконец нашел нужный тон – тон глубокой обиды.

– Я хотела послать вам другое письмо, но не написалось как-то.

– И это ясно.

Пауза.

– Ах, нельзя ли веселей! – сказала она неожиданно. – Я не узнаю вас. Ведь вы – Стар? Тот самый, милый-милый мистер Стар?

– Я не могу скрыть обиды, – сказал он почти высокопарно. – Что пользы в дальнейших словах? У меня, по крайней мере, оставалось приятное воспоминание.

– Просто не верится, что это вы, – сказала она. – Не хватает лишь, чтобы вы пожелали мне счастья. – Она вдруг рассмеялась. – Вы, наверно, заготовили свои слова заранее? Я ведь знаю, как это ужасно – говорить заготовленными фразами…

– Я мысленно уже простился с вами навсегда, – произнес он с достоинством; но она только опять рассмеялась этим женским смехом, похожим на детский – на односложный ликующий возглас младенца.

– Знаете, – сказала она задорно, – в Лондоне было как-то нашествие гусениц, и мне в рот упало с ветки теплое, мохнатое… А теперь слушаю вас, и у меня такое же ощущение.

– Прошу извинить, если так.

– Ах, да очнитесь же, – взмолилась Кэтлин. – Я хочу с вами увидеться. По телефону не объяснишь. Мне ведь тоже было мало радости прощаться.

– Я очень занят. Вечером у нас просмотр в Глендейле.

– Это надо понимать как приглашение?

– Я еду туда с Джорджем Боксли, известным английским писателем. – И тут же отбросил напыщенность: – Вы хотели бы пойти?

– А мы сможем там поговорить? Лучше вы заезжайте оттуда ко мне, – подумав, предложила она. – Прокатимся по Лос-Анджелесу.

Мисс Дулан подавала уже сигналы по диктографу – звонил режиссер со съемок (только в этом случае разрешалось вторгаться в разговор). Стар нажал кнопку, раздраженно сказал в массивный аппарат: «Подождите».

– Часов в одиннадцать? – заговорщически предложила Кэтлин.

Это ее «прокатимся» звучало так немудро, что он тут же бы отказался, если бы нашлись слова отказа, но мохнатой гусеницей быть не хотелось. И неожиданно обида, поза – все отступило, оставив только чувство, что как бы ни было, а день приобрел завершенность. Теперь был и вечер – были начало, середина и конец.

Он постучал в дверь, Кэтлин отозвалась из комнаты, и он стал ждать ее, сойдя со ступенек. У ног его начинался скат холма. Снизу шел стрекот газонокосилки – какой-то полуночник стриг у себя на участке траву. Было так лунно, что Стар ясно видел его в сотне футов ниже по склону; вот он оперся, отдыхая, на рукоятку косилки, прежде чем снова катить ее в глубину сада. Повсюду ощущался летний непокой – было начало августа, пора шальной любви и шалых преступлений. Вершина лета пройдена, дальше ждать нечего, и люди кидались пожить настоящим, – а если нет этого настоящего, то выдумать его.

Наконец Кэтлин вышла. Она была совсем другая и веселая. На ней были жакет и юбка; идя со Старом к машине, она все поддергивала эту юбку с бесшабашным, жизнерадостным, озорным видом, как бы говорящим: «Туже пояс, детка. Включаем музыку». Стар приехал с шофером, и в уютной замкнутости лимузина, несущего их по темным и новым изгибам дороги, как рукой сняло все отчуждение. Не так-то много в жизни Стара было минут приятней, чем эта прогулка. Если он и знал, что умрет, то уж, во всяком случае, знал, что не сейчас, не этой ночью.

Она поведала ему свою историю. Сидя рядом, свежая и светлая, она рассказывала возбужденно, перенося его в дальние края, знакомя с людьми, которых знала. Сначала картина была зыбковата. Был «тот первый», кого Кэтлин любила и с кем жила. И был «Американец», спасший ее затем из житейской трясины.

– Кто он, этот американец?

Ах, имеют ли значение имена? Он не такая важная персона, как Стар, и не богат. Жил раньше в Лондоне, а теперь они будут жить здесь. Она будет ему хорошей женой – будет жить по-человечески. Он сейчас разводится (он и до Кэтлин хотел развестись), и отсюда задержка.

– Ну, а как у вас с «тем первым» было? – спросил Стар.

Ох, встреча с ним была прямо счастьем. С шестнадцати и до двадцати одного года она думала лишь о том, как бы поесть досыта. В тот памятный день, когда мачехе удалось представить ее ко двору, у них с утра оставался один шиллинг, и они купили на него поесть, чтобы не кружилась голова от слабости, и разделили еду поровну, но мачеха смотрела ей в тарелку. Спустя несколько месяцев мачеха умерла, и Кэтлин пошла бы на улицу продаваться за тот же шиллинг, да слишком ослабела. Лондон может быть жесток, бесчувственно жесток.

– А помощи ниоткуда не было?

Были друзья в Ирландии, присылали иногда сливочное масло. Была даровая похлебка для бедных. Был родственник, дядя, она пришла к нему, а он, накормив, полез к ней, но она не далась, пригрозила сказать жене и взяла с него пятьдесят фунтов за молчание.

– Поступить на работу нельзя было?

– Я работала. Продавала автомобили. Даже продала один.

– А устроиться на постоянную?

– Это трудней – и тягостней. Такое было чувство, что вырываешь кусок хлеба у других. Я пошла наниматься горничной в отель, и женщина, моя конкурентка, меня ударила.

– Но вы ведь были представлены ко двору?

– Это стараниями мачехи – просто случай улыбнулся. Я была нуль, никто. Отца убили черно-пегие [13]в двадцать втором, когда я была маленькой. Он написал книгу «Последнее благословение». Не читали?

– Я не читаю книг.