Иерусалим - Сельма Лагерлеф Страница 40

Наконец они дошли до усадьбы Ингмарсонов и вошли в дом.

В гостиной Ингмарсгорда высоко на стене висела большая картина маслом, написанная больше ста лет тому назад одним сельским живописцем. На ней был изображен большой город, окруженный высокой стеной; над стенами поднимались фронтоны и крыши многих домов. Одни из зданий были красными крестьянскими домами с зелеными торфяными скатами, у других были белые стены и черепичная кровля, как в господских усадьбах, а у третьих на крышах были высокие, обшитые медью шпили, как у церкви святой Кристины в Фалуне.

За городом разгуливали кавалеры в коротких летних брюках и туфлях, держа в руках трости с золотыми набалдашниками. Из ворот выезжала карета, в которой сидели напудренные дамы в соломенных шляпках. Вокруг стены росли высокие тенистые деревья, а высокую, волнующуюся траву лужайки прорезали веселые ручейки.

Под картиной очень крупно, каллиграфическим почерком было выведено: «Святой град Божий Иерусалим».

Старая картина висела так высоко на стене, что ее едва было видно; даже большинство тех, кто часто бывал в Ингмарсгорде, не очень-то помнили о ее существовании.

В этот день она была окружена венком из брусничных листьев, и сразу бросалась в глаза входящим. Ева Ингмарсон заметила ее и подумала: «Да-да, вот и в Ингмарсгорде уже знают, что мы должны погибнуть, и нам следует любоваться небесным Иерусалимом!»

Карин и Хальвор вышли навстречу друзьям. Еве они показались мрачнее и подавленнее других. «Они уже знают, что наступил конец», — подумала старуха.

Еву, как самую старшую, усадили во главе стола и положили перед ней распечатанное письмо с американской маркой.

— Вот мы опять получили письмо от нашего возлюбленного брата Хелльгума, — сказал Хальвор, — и поэтому я созвал вас на собрание, братья и сестры!

— Там что-то важное, Хальвор? — спросил Колос Гуннар.

— Да, — отвечал Хальвор, — Хелльгум объясняет, какие испытания нам предстоят.

— Думаю, никто из нас не боится пострадать ради Господа нашего, — сказал Гуннар.

Многие из хелльгумианцев запаздывали, и их пришлось ждать довольно долго. Старая Ева Ингмарсон тоскливым взором смотрела на письмо Хелльгума. Оно казалось ей откровением за многими печатями, и Ева боялась, что в ту минуту, как его коснется человеческая рука, на них с небес низринется ангел истребления.

Старуха подняла глаза на картину, изображавшую Иерусалим. «Да-да, — бормотала она, — разумеется, я хочу попасть в этот город, ворота которого из прозрачного стекла, а стены из чистого золота. — И она тихо зашептала: — И основания стен городских были украшены драгоценными камнями. Первое основание — яшма, второе — сапфир, третье — халкидон, четвертое — смарагд, пятое — сардоник, шестое — сердолик, седьмое — хризолит, восьмое — берилл, девятое — топаз, десятое — хризопраз, одиннадцатое — гиацинт, двенадцатое — аметист».

Старуха глубоко погрузилась в свою любимую книгу Откровения и вздрогнула, как бы очнувшись от сна, когда Хальвор Хальворсон подошел к столу, где лежало письмо.

— Сначала мы споем гимн, — сказал он. — Думаю, что сегодня следует спеть 244-й.

Хелльгумианцы поднялись со своих мест и запели:

О, священный град Господень!

О, святой Иерусалим!

Богу был всегда угоден

Тот, кто шел к стенам твоим.

О, когда же день настанет,

Тот счастливый день,

Когда Бог нас, грешных, примет

Под твою святую сень!

У Евы Ингмарсон вырвался вздох облегчения: страшная минута еще не наступила.

«Пристало ли мне, такой старухе, бояться смерти», — подумала она со стыдом.

Когда пропели псалом, Хальвор взял письмо и развернул его.

В эту минуту Еве Ингмарсон показалось, что Дух Божий сошел на нее, она встала и начала молить Господа помочь всем правильно понять послание Хелльгума. Хальвор терпеливо ждал с письмом в руке, когда она закончит.

Потом он начал читать таким же голосом, каким говорил проповеди:

«Возлюбленные братья и сестры, мир вам!

До сих пор я думал, что я и вы, принявшие мое учение, одни в мире исповедуем нашу веру. Но к вящей славе Господней мы нашли здесь, в Чикаго, единомышленников и братьев, которые думают и живут по тем же заповедям, что и мы.

Знайте же, что в Чикаго, в начале восьмидесятых годов, жил один человек по имени Эдвард Гордон. Он и его жена были люди благочестивые, людское горе находило отклик в их сердцах, и они молили Бога дать им уразуметь, чем можно облегчить людские страдания. Так случилось, что жена Эдварда должна была совершить большое морское путешествие, но пароход их потерпел крушение, и она едва не утонула. В самую страшную минуту опасности она услышала глас Божий, повелевавший ей учить людей жить в единении.

Она спаслась от смерти, и, вернувшись обратно к мужу, передала ему весть, полученную ею от Господа. Тогда он сказал:

— Господь возвестил нам Свое слово, и мы исполним Его волю. Заповедь эта столь велика, что на всем земном шаре есть лишь одно место, достойное ее принять. Мы соберем своих друзей, переселимся с ними в Иерусалим и там, с горы Сионской, возвестим миру эту новую заповедь Божию.

После этого Эдвард Гордон с женой и тридцатью друзьями, которые примкнули к ним, переселились в Иерусалим.

Там они жили вместе в одном доме, делили между собой все свое имущество, владели всем сообща, служили друг другу и наблюдали, чтобы все исполняли заповедь Господню.

Они брали к себе детей бедняков и ухаживали за больными, давали у себя приют старым и слабым, помогали людям в нужде и не требовали за это ни благодарности, ни вознаграждения.

Они не проповедовали ни в церквах, ни на площадях, говоря: „Наша жизнь сама должна говорить за нас“.

Люди, слышавшие про них, говорили: „Они, должно быть, сумасшедшие!“

И сильнее всех против них восставали христиане, прибывшие в Иерусалим проповедовать Евангелие иудеям и магометанам.

Они говорили: „Что это за люди, которые не проповедуют? Несомненно, они приехали сюда, чтобы вести дурную жизнь и предаваться своим страстям среди язычников“.

И они стали распускать о них дурные слухи, которые даже через океан достигли их родины.

Среди переселенцев в Иерусалиме была одна богатая вдова с двумя маленькими детьми. На родине у нее остался брат, и все стали говорить ему: „Как можешь ты допускать, чтобы твоя сестра с детьми жила среди этих людей, ведущих такую дурную жизнь? Это просто бездельники, которые обирают ее“. И брат обратился в суд, требуя, чтобы сестра, по крайней мере, позволила воспитать детей в Америке.

Из-за этого процесса мать с детьми и Эдвард Гордон с женой поехали назад в Чикаго, прожив в Иерусалиме четырнадцать лет.

Об их приезде из далекой страны писалось во всех газетах. Одни называли их безумными, другие — обманщиками».