Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио Страница 40

Финтан привык. И теперь он хорошо помнит тех, кого следовало избегать, кто мог представлять опасность. В первую очередь Джеймса — их вожака, — а еще Харрисона, Уоттса, Робина. Они нападали вдвоем: Харрисон обхватывал сзади, Джеймс лупил кулаками. Но были и другие: Соммервил, Элберт Трилло, Лав, Ле Грис. Ле Грис, полноватый спокойный малый, собирался стать судейским, как и его отец. В своем костюме с воротником шалью, уже редкими волосами и усиками, он в пятнадцать лет выглядел мужчиной.

Лав отличался от остальных. Бледный, худощавый, с коричневыми тенями вокруг больших глаз и выражением томной печали на лице. Все над ним насмехались, обзывали девчонкой. Впервые попав в школу, Финтан почувствовал к нему некоторую симпатию, смешанную с жалостью. Лава не занимали женские гениталии. Он писал стихи. Показывал их Финтану — замысловатые вирши о любви и терзаниях. Одна поэма называлась «One thousand years» [62]. Там говорилось о душе, блуждающей в трясинах. Финтан подумал об Ойе, об ее речном укрытии в руинах корабля. Но об этом, как и о многом другом, он не мог сказать никому.

Ойя теперь наверняка постарела. А ее ребенок, рожденный на реке, сейчас, быть может, среди бритоголовых подростков, вооруженных палками вместо винтовок, которых Джон Берч видел в Окигви, куда прибыл с миссией от Фонда спасения детей. Финтан всматривается в фотографии, словно может узнать Бони среди солдат Бенджамина Адекунле, Черного Скорпиона, тех, что противостоят МиГ-17, Ил-18 и 105-миллиметровым пушкам в саванне вокруг Абы. Когда там, далеко, началась война, Финтан хотел уехать именно ради Океке, сына Ойи, чтобы разыскать его, помочь и защитить. Он был свидетелем его рождения в чреве «Джорджа Шоттона», сын Ойи ему как брат. Где он теперь? Быть может, лежит в траве, рядом с воронкой, по дороге в Абу, там, где ждут спасения тысячи голодных детей с застывшими от страдания лицами, похожие на маленьких старичков. Дженни плачет, глядя на фотографии в журналах. И это ему, Финтану, приходится ее утешать, словно он смог забыть.

Теперь, бог знает почему, он возвращается к воспоминаниям о Лаве. О нежных, наполненных светом глазах, о голосе, дрожавшем, когда тот читал свои стихи. Это был последний год в школе. Лав стал почти невыносим. Поджидал Финтана после занятий, искал убежища подле него. Обволакивал словами, был требователен, обидчив. Писал ему письма.

И однажды Финтан совершил непростительное. Присоединился к тем, кто измывался над Лавом, кто затрещинами доводил его до слез. Оттолкнул мальчика, цеплявшегося за него, увидел, как нежный взгляд увлажнился слезами, и отвернулся. И потом всякий раз, когда Лав приближался к нему, чтобы поговорить, грубо его отшивал, как когда-то Бони на дороге, после смерти старшего брата: «Pissop gugh, fool!» Лав покинул школу до конца года. За ним приехала мать. Финтан видел ее впервые. Это была молодая, очень бледная женщина, с красивыми темными волосами и тем же нежным, бархатисто мерцающим взглядом, что у Лава. Когда она посмотрела на Финтана, он ощутил стыд. Лав представил его своей матери, сказав: «Мой единственный друг в школе». Это было ужасно. Приходилось быть твердым, никогда не забывать пережитого. Память о реке и небе, о замках термитов, взрывавшихся на солнце, о большой травяной равнине и оврагах, похожих на кровавые раны, помогала ему не попадать в ловушки, оставаться блестящим и твердым, бесстрастным, как черные камни в саванне, как меченые лица умундри.

«О чем ты думаешь?» — спрашивает иногда Дженни. У нее ласковое, теплое тело, волосы пахнут духами возле шеи. Но Финтан не может забыть ни взгляд голодных детей, ни мальчишек, лежащих в траве у Оверри, у Омеруна, там, где он бегал когда-то босиком по твердой земле. Не может забыть взрыв, что уничтожил в одно мгновение колонну грузовиков, доставлявших оружие в Оничу 25 марта 1968 года. Не может забыть обугленную женщину в джипе, ее съежившуюся, устремленную в белое небо руку. Не может забыть названия нефтепроводов: Угелли-Филд, Нан-Ривер, Игнита, Апара, Афам, Короково. Не может забыть это зловещее название — квашиоркор [63].

Приходилось быть твердым, когда Карпет, классный надзиратель, схватив его за плечи, толкал к стене большого зала и приказывал спустить штаны для порки тростью. Финтан закрывал глаза, думал о колонне каторжников, что проходила через город, бряцая цепью, сковывавшей лодыжки. Финтан не плакал под ударами трости — только ночью, в дортуаре, кусая губы, чтобы никто не услышал. Плакал не из-за порки. Из-за реки Нигер. Финтан слышал, как она течет в глубине школьного двора, слышал ее медленный глубокий мягкий голос, а еще — приглушенный рокот гроз, который приближался, раскатываясь под облаками. Вначале, когда Финтан только приехал в школу, он засыпал, думая о реке, видел во сне, как скользит по воде на длинной пироге, а Ойя сидит на корточках на носу, повернув голову к островам. Сердце колотилось быстрее, и он просыпался на мокрых простынях, пропитанных горячим семенем. Было стыдно, приходилось самому стирать простыни в умывальной под шуточки остальных. Но за это его никогда не пороли.

Тогда он стал обуздывать свои мечты, загонять их вглубь, глушить в себе песню реки, ворчание гроз. В Бате зимой дожди не идут. Идет снег. Даже теперь Финтан боится холода. В комнатке под крышей в пригороде Бристоля вода замерзает в сосудах. Дженни прижимается к нему, чтобы согреть его своим теплом. У нее нежные груди и живот, она шепчет во сне его имя. Нет ничего более истинного и прекрасного в мире, конечно.

Чтобы давать уроки в школе, Финтан купил старый мотоцикл. На дороге так холодно, что приходится подкладывать газеты под одежду. Но Финтан любит ощущать укусы ветра. Они словно ножом отсекают воспоминания. Становишься нагим, как деревья зимой.

Финтан помнит, как уехала May, осенью 1958 года. В Лондоне она заболела, и Джеффри отвез ее с Маримой на юг. Мариме тогда было десять лет, она стала очень похожа на May: те же волосы с медным отливом, тот же упрямый лоб, те же глаза, отражающие свет. Финтан очень ее любил. Писал ей почти каждый день, а раз в неделю отправлял все письма в одном большом конверте. Рассказывал обо всем: о своей жизни, о своем друге Ле Грисе, о тех шутках, которые они откалывали, потешаясь над м-ром Спинком и надзирателем Карпетом, корчившим из себя маленького начальника; строил планы, как бы сбежать, приехать к ней на юг.

Джеффри так и не захотел вернуться в Ниццу — из-за бабушки Аурелии. У него никогда не было семьи, и он никогда не хотел ее иметь. А быть может, из-за тети Розы, которую он ненавидел. После смерти Аурелии старая дева уехала в Италию, неизвестно куда, куда-то под Флоренцию, во Фьезоле быть может. Джеффри купил старый дом возле Опио. May занялась разведением цыплят. Джеффри нашел работу в каком-то английском банке в Каннах. Хотел, чтобы Финтан остался в Англии до окончания учебы, пансионером в Бате. Марима стала учиться в Каннах, в церковной школе. Разлука была окончательной. Закончив обучение в Бате, Финтан поступил в Бристольский университет, на юридический. Согласился ради заработка занять место репетитора французского и латыни в батской школе, преподаватели которой, что любопытно, сохранили о нем хорошие воспоминания.