Улей - Камило Хосе Села Страница 4

Донья Роса с улыбкой опирается на столик.

— Что скажете, Эльвирита?

— Сами видите, сеньора, ничего нового.

Сеньорита Эльвира, слегка склонив голову набок, посасывает сигарету. Щеки у нее в морщинах, веки красные, будто воспаленные.

— Там что-нибудь вышло?

— Где?

— Да с этим…

— Нет, расклеилось. Три дня со мной походил, а потом подарил флакон лака для волос.

Сеньорита Эльвира улыбается. Донья Роса скорбно прикрывает глаза.

— Да, милая моя, есть на свете бессовестные люди!

— А, плевать!

Донья Роса наклоняется и говорит ей почти на ухо:

— Почему вы не поладите с доном Пабло?

— Потому что не хочу. У меня тоже есть гордость, донья Роса.

— Вот еще новости! У каждой из нас есть свои причуды! Но уверяю вас, Эльвирита, — а вы знаете, я желаю вам только добра — с доном Пабло вам было бы неплохо.

— Не думайте. Он очень требовательный. Да к тому же зануда. Под конец я его просто не выносила — что поделаешь! — он мне стал противен.

Голос доньи Росы становится вкрадчивым, убеждающим, — она дает совет:

— Надо иметь терпение, Эльвирита! Вы еще совсем дитя!

— Вы думаете?

Сеньорита Эльвира сплевывает под стол и обтирает рот краем перчатки.

Разбогатевший издатель по фамилии Вега, дон Марио де ла Вега, покуривает огромную, будто для рекламы сделанную сигару. Человек за соседним столиком пробует подольститься.

— Отличная у вас сигара!

Вега, не глядя на него, с важностью отвечает:

— Да, неплохая, но и обошлась она мне в целый дуро.

Человек за соседним столиком, тщедушный и улыбающийся, с удовольствием сказал бы что-нибудь вроде: «Кому же, как не вам, их курить?» — да не посмел, устыдился, и, к счастью, вовремя. Глядя на издателя, он снова заискивающе улыбнулся и сказал:

— Всего один дуро? Я думал, не меньше семи песет.

— Да нет же, один дуро да тридцать сентимо на чай. Мне это по карману.

— Еще бы!

— Э, бросьте! Чтобы курить такие сигары, я полагаю, вовсе не надо быть графом Романонесом.

— Романонесом, конечно, не надо быть, но, видите ли, я, например, не могу этого себе позволить, а также многие из тех, кто здесь сидит.

— Вы хотели бы закурить такую же?

— О, что вы!…

Вега усмехнулся, как бы заранее сожалея о своих словах:

— Так потрудитесь, как тружусь я. Издатель разражается бурным, оглушительным

хохотом. Тщедушный улыбающийся человек за соседним столиком перестал улыбаться. Он весь.покраснел, он чувствует, что у него уши горят и в глазах щиплет. Он потупил взгляд, чтобы не видеть, как на него смотрят все в кафе, ему, во всяком случае, чудится, что все в кафе на него смотрят.

Меж тем как дон Пабло, этот гнусный тип с грязными мыслями, хохочет, рассказывая историю про мадам Тру-ля-ля, сеньорита Эльвира швыряет на пол окурок и ногой гасит его. Да, сеньорита Эльвира иной раз держится, как настоящая принцесса.

— Ну, чем помешал вам этот котик? Кис-кис, на, на!…

Дон Пабло глядит на даму.

— Просто удивительно, до чего кошки умные! У них разума больше, чем у некоторых людей. Эти животные все-все понимают. Кис-кис, на, на!…

Кот удаляется не оборачиваясь и скрывается в дверях на кухню.

— У меня есть друг, человек денежный и с большим влиянием — не подумайте, что какой-нибудь голоштанник, — так у него персидский кот по кличке Султан, это просто чудо.

— Да?

— И еще какое чудо! Хозяин говорит: «Султан, иди сюда», — и кот подходит да хвостом своим этак помахивает пышным, будто плюмажем. Говорят ему: «Султан, пошел вон», — и, пожалуйста. Султан с достоинством удаляется, как важная персона. Все движения у него такие степенные, а шерсть — чистый шелк. Я думаю, немного сыщется таких котов; этот кот среди прочих котов, что герцог Альба среди прочих людей. Мой друг любит его, как ребенка. Ну, понятно, и кот ведет себя так, что его нельзя не любить.

Дон Пабло обводит глазами кафе. На одно мгновение взгляд его скрещивается со взглядом сеньориты Эльвиры. Дон Пабло, моргнув, отворачивается.

— А какие кошки ласковые! Вы замечали, какие они ласковые? Если к кому привяжутся, так уж на всю жизнь.

Дон Пабло слегка откашливается и говорит тоном строгим, внушительным:

— Не мешало бы взять с них пример кое-кому из людей!

— Да, вы правы.

Дон Пабло глубоко вздыхает. Он доволен собой. В самом деле, эти слова насчет того, что «не мешало бы взять пример» и т. д., прозвучали у него великолепно.

Пепе, официант, уходит, не говоря ни слова, в свой угол. Здесь он у себя дома — он кладет руку на спинку стула и смотрит на себя в зеркала, словно на какую-то диковину.

В ближайшем зеркале он — в фас; в зеркале противоположном — его спина; в боковых — его профили.

— Чтоб ей, ведьме старой, утонуть в канаве, да чтоб ее дохлой оттуда вытянули! Свинья! Лиса старая!

Пепе — человек отходчивый, ему достаточно сказать про себя одну-две фразы, которые он никогда бы не осмелился произнести вслух:

— Живодерка! Свинья! Чтоб тебе сухой коркой питаться!

Когда Пепе не в духе, ему нравится отпускать вот такие короткие ругательства. Потом он отвлечется то тем, то другим и под конец обо всем забудет.

Двое малышей лет четырех-пяти уныло, без всякого энтузиазма играют меж столиками в поезд. Двигаясь в глубину кафе, один изображает паровоз, другой — вагон. Когда возвращаются к входной двери, роли меняются. Никто не обращает на них внимания, но они бесстрастно и безрадостно продолжают играть, курсируя взад-вперед с жуткой серьезностью. Это мальчики паиньки и умники, мальчики, которые — хоть скучно им до смерти — играют в поезд, потому что решили развлечься, а чтобы развлечься, решили — хоть ты лопни — играть в поезд до самого вечера. Если развлечение не удается, они-то чем виноваты? Они делают все, что могут.

Пепе смотрит на них и говорит:

— Осторожней, еще упадете…

Хотя Пепе уже с полвека живет в Кастилии, в его речи чувствуется галисийский акцент. Мальчики отвечают: «Нет-нет, не упадем, сеньор», — и игра продолжается — без веры, без надежды, без радости, словно они исполняют тягостный долг.

Донья Роса вваливается на кухню.

— Габриэль, сколько унций кофе ты всыпал?

— Две, сеньорита.

— Вот видишь! Видишь! Ну кто это может вынести! А потом, того и гляди, начнешь болтать об условиях труда и черт знает о чем еще! Разве не сказала я тебе, чтобы не сыпал больше полутора унций? Нет, с вами нельзя говорить просто и ясно, вы ничего понимать не желаете.