Цветы для миссис Харрис - Пол Галлико Страница 4

Такой и застала её, войдя в комнату, леди Дант.

— О! — воскликнула она. — Так вы заметили мои новые платья?

И, видя позу и выражение лица миссис Харрис, леди Дант добавила:

— Вам они нравятся? Я ещё не решила, которое надену сегодня вечером.

Миссис Харрис едва слышала леди Дант — её полностью захватили и покорили удивительные, почти живые создания, сотканные из шёлка, тафты, шифона, поражающие воображение комбинациями оттенков, содержащие какие-то хитрые каркасы, благодаря которым даже на вешалке они как бы стояли сами по себе…

— У-у-у-уу… — выдохнула миссис Харрис. — Ну вот это да!.. Красиво-то как!.. И должно быть, стоят кучу денег…

Леди Дант, конечно, не могла устоять перед искушением поразить воображение миссис Харрис: в конце концов, не так-то просто поразить лондонскую уборщицу, ибо известно, что лондонские уборщицы — наименее впечатлительные представительницы вида Homo Sapiens. Леди Дант всегда немножко боялась миссис Харрис — а тут подвернулась такая возможность сравнять счет. Поэтому она засмеялась своим ломким смехом и ответила:

— Н-ну, признаться, да. Вот это платье — «Ивуар», то есть «Слоновая кость», стоило триста пятьдесят фунтов, а это, большое красное — оно называется «Обаяние» — около четырёхсот пятидесяти. Я, видите ли, всегда покупаю платья от Диора. Так можно быть уверенным, что не ошибёшься в выборе.

— Че-етыреста пятьдесят монет!.. — эхом повторила за ней миссис Харрис. — Да откуда только берутся такие деньги?..

Нельзя сказать, чтобы миссис Харрис была вовсе незнакома с парижскими модами, наоборот — она была постоянной и усердной читательницей старых журналов мод, которые иногда дарили ей клиенты, и слышала, конечно, такие имена, как Фас, Шанель, Баленсьята, Карпентье, Лавен и Диор — и последнее из этих имен зазвенело теперь, точно колокол в её жаждущей красоты душе.

Ведь одно дело — видеть платья на фотографиях, перелистывая глянцевитые страницы журналов «Вог» или «Эль"; на снимках, неважно, цветных или чёрно-белых, — это были просто платья. Красивые, да — но платья настолько же вне её мира и её досягаемости, что и, скажем, луна или звёзды. И совсем иное дело — увидеть такое платье въяви, насладиться каждым совершенным стежком, потрогать ткань, обонять аромат, восхититься — и почувствовать вдруг, что тебя снедает огонь страстного желания обладать этим платьем.

Правда, сама миссис Харрис не успела ещё осознать, что в её ответе леди Дант уже прозвучала решимость обладать чудесным платьем. Но самом-то деле её слова «откуда только берутся такие деньги» следовало понимать как «откуда я возьму такие деньги?..» Ответа на этот вопрос, конечно же, не было. Вернее, был, но один. Такие деньги можно надеяться выиграть. Но подобный выигрыш был опять-таки столь же недостижим, что и луна…

Леди Дант была до крайности довольна впечатлением, какое, казалось, ей удалось произвести на миссис Харрис. Она даже сняла по очереди оба платья с вешалки и приложила к себе — показать, как примерно должны выглядеть создания Диора на своей хозяйке. Более того, она разрешила уборщице пощупать материал (ибо работящие руки миссис Харрис были безупречно чисты от воды, мыла, порошков и паст) — и маленькая лондонская уборщица коснулась платьев так благоговейно, как если бы это был сам святой Грааль.

— Какая красота, — прошептала она.

Откуда было знать леди Дант, что в этот самый миг миссис Харрис осознала наконец, что превыше всего на земле и на небе она мечтает обладать платьем от Диора — чтобы такое же чудо висело в её собственном шкафу. Исподволь улыбаясь, довольная собой леди Дант закрыла гардероб, — но она не могла, конечно же, помешать миссис Харрис видеть в своём воображении то, что предстало только перед ней: красота, совершенство, абсолютная вершина искусства украшения, какого только может пожелать женщина. А миссис Харрис была женщиной ничуть не меньше, чем леди Дант или любая другая из дочерей Евы. И она хотела, хотела, хотела такое платье из самого дорогого магазина в мире — Дома месье Диора в Париже.

Миссис Харрис была далеко не глупа. Ни на миг ей не пришла в голову мысль о возможности носить такое платье. Что-что, а свое место она знала. Место это она блюла, и горе тому, кто бы на него покусился. Конечно, ей приходилось трудиться, не разгибаясь — но зато она была вполне независима. Однако в её мире не было места экстравагантности и пышным нарядам.

Всё, чего она хотела — это обладание; чисто женское желание иметь платье, повесить его в своем шкафу, знать, что оно висит там, пока её нет дома, а вернувшись, открыть дверцу шкафа и увидеть платье, ожидающее хозяйку. Платье, изысканное, совершенное на взгляд и на ощупь, а главное — совершенный объект для обладания. Словно все, чего ей не пришлось увидеть в жизни из-за рождения в её классе и жизни в бедности, могло быть восполнено обладанием этим великолепным образцом женского убранства. Разумеется, та же огромная сумма могла бы быть представлена ювелирным украшением или, скажем, единственным крупным алмазом, но миссис Харрис алмазы не интересовали. Однако то, что платье может выражать подобную невероятную сумму, лишь увеличивало его притягательность и желание миссис Харрис завладеть им. Да, она понимала, что это желание бессмысленно… но от этого оно не уменьшалось.

И весь этот сырой, туманный день её согревал образ виденных ею шедевров — и чем больше она о них думала, тем больше росло в ней стремление к ним.

_____________

Грааль — Легендарная чаша, из которой Христос и апостолы пили вино во время Тайной Вечери, и в которую затем на Голгофе была собрана кровь Христа.

Вечером, когда густой лондонский туман протёк наконец унылым дождиком, миссис Харрис сидела в уютном тепле кухоньки миссис Баттерфилд — это был вечер, который подруги традиционно посвящали церемонии заполнения билетов еженедельной футбольной лотереи.

Сколько они себя помнили, и миссис Харрис, и миссис Баттерфилд каждую неделю вкладывали по три пенса в эту увлекательную общенациональную игру. Замечательно дешёвую — по такой цене надежда, волнение и ожидание стоили всего по пенни каждое. И понятно: стоило заполнить купон билета и опустить его в почтовый ящик — и до самого прихода разрушающей иллюзии тиражной таблицы корешок билета означал неслыханное богатство. Впрочем, настоящего разочарования не было, ибо подруги никогда всерьез не рассчитывали на выигрыш. Правда, миссис Харрис выиграла как-то тридцать шиллингов, а миссис Баттерфилд несколько раз получала свои деньги обратно — или, вернее, возможность бесплатно сыграть на следующей неделе. Но это было и все. Фантастические главные призы оставались завораживающими и воодушевляющими сказками, время от времени попадавшими на газетные страницы.

Поскольку миссис Харрис не интересовалась спортом и вдобавок не располагала свободным временем, позволяющим следить за успехами футбольных команд, а также принимая во внимание то очевидное соображение, что число возможных сочетаний и перестановок, было весьма велико, она заполняла лотерейные билеты, руководствуясь единственно догадкой, случаем, и вдохновением свыше. Надо было предсказать результаты — «выиграли-проиграли-ничья» — более чем трёх десятков игр; и метод миссис Харрис сводился к тому, что её карандаш замирал над очередной клеточкой напечатанной в билете таблицы, и она ожидала, пока что-либо не подскажет ей результат. Какой-нибудь внутренний импульс, подсказку. Удача, как чувствовала миссис Харрис, была чем-то вполне материальным. Она, удача, витала в воздухе, изредка падая в руки того или иного человека чем-то вроде крупных хлопьев. Удачу можно было ощутить, пощупать, схватить, откусить от неё кусочек для себя; удача в какой-то миг была здесь — а в следующий она улетучивалась без следа. И вот, пытаясь поймать удачу, флиртуя с ней, миссис Харрис как бы настраивалась на волну неведомого. И если, вглядываясь в очередную пустую клеточку, она не чувствовала ничего особенного — того, что она называла «озарением» — она помечала «ничью».