Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 4

Донат оживленно рассказывал как раз о каком-то своем новом приключении, когда постучали в дверь. Вошла доктор Каньская. В соответствии с распорядком она должна была осмотреть уже подготовленного к операции пациента. Однако, увидев у пациента профессора, задержалась у двери.

— Вы меня ищете? — спросил Добранецкий. — Хорошо, что увидел вас. Будьте так любезны, осмотрите там моего старичка. Вы знаете, палата 62. Скоро ему на операцию. Пара общеукрепляющих уколов, если сочтете нужным, пригодилась бы ему. Спасибо вам, поспешите.

Доктор Люция хотела о чем-то спросить, но Добранецкий уже повернулся к Донату:

— И что же дальше, маэстро?

— Очень красивая девушка, — заинтересовался Донат. — Она доктор?

— Да, это наш молодой терапевт, — объяснил Добранецкий.

Спустя несколько минут появился доктор Кольский с санитаром.

— Уже пора, маэстро, в операционную. Операция началась в точно назначенное время.

Операцию нельзя было отнести ни к разряду сложных, ни к тяжелым. Однако с целью безопасности для горла пациента местная анестезия была противопоказана, и Доната подвергли общему наркозу.

Ассистировали доктор Янушевский и доктор Кольский. Яркий свет прожектора отражался в зеркальном диске и освещал горло оперируемого изнутри. С правой стороны, за железой, выступала более темная, чем слизистая оболочка, опухоль в форме половинки лесного ореха. Правда, сейчас она не мешала пению Доната и, как доброкачественная опухоль, не могла угрожать его здоровью, однако в последнее время увеличивалась, поэтому безопаснее было ее удалить. По возможности нужно было разделаться с двумя небольшими спайками, оставшимися после прошлогоднего воспаления горла. Все вместе по расчетам профессора Вильчура не должно было занять более 25–30 минут.

В тишине операционного зала электрические часы с неизменной точностью выбивали секунды. Большая стрелка как раз приближалась к одиннадцатой минуте, когда доктор Кольский, следивший за пульсом пациента, резко повернулся к стоящей за ним сестре и сделал нетерпеливый знак рукой.

Слов не нужно было.

Опытные пальцы сестры уже наполнили шприц, и спустя минуту игла погрузилась под кожу пациента. Пробежали еще две минуты, и процедуру нужно было повторить.

На восемнадцатой минуте профессор Вильчур вынужден был прервать операцию.

Операционная наполнилась топотом быстрых шагов. Тележка с кислородным аппаратом. Искусственное дыхание. Снова уколы.

На двадцать пятой минуте пациент умер.

Причина смерти не вызывала никаких сомнений. Все было ясно: сердце оперируемого не выдержало наркоза. Профессор Вильчур снял перчатки и маску. Его лицо застыло в каком-то каменном выражении. Ему не в чем было себя упрекнуть, но смерть человека в его клинике во время проводимой им операции, к тому же несложной, была для него ударом.

Он не задумывался еще в эти минуты над тем, какой резонанс будет иметь этот трагический случай и что повлечет за собой. Для него лично страшно было то, что в клинике, которой он руководил, из-за какого-то непонятного недосмотра, чьей-то ошибки или недобросовестности не стало человека, который еще полчаса назад, улыбающийся и полный доверия, рассказывал ему о своем здоровье и жизни.

Во взглядах персонала Вильчур обнаружил отражение собственных мыслей. Он молча вышел из операционной. Снимая в гардеробе халат, он чувствовал непомерный груз на плечах и нечеловеческую усталость.

В своем кабинете Вильчур застал почти весь персонал клиники: доктора Ранцевича, доцента Бернацкого, у которого начался нервный тик, Добранецкого с папиросой, Кольского, бледного, с хмурым лицом, Жука, доктора Люцию Каньскую и еще несколько человек. Здесь царило молчание. Профессор приблизился к окну и спустя минуту, ни на кого не глядя, спросил:

— Кто из вас сегодня дежурил?

После короткой паузы раздался дрожащий и тихий голос доктора Каньской:

— Я, пан профессор.

— Пани? — с некоторым удивлением спросил Вильчур. — Вы обследовали его перед операцией?

Он повернулся и смотрел на нее с осуждением в глазах. Именно она, та, к кому он питал самую большую симпатию, которой доверял больше, чем всем, и которой предсказывал как молодому доктору прекрасное будущее, именно она совершила эту страшную оплошность…

— Вы забыли его обследовать?

Доктор Люция покачала головой.

— Я не забыла, пан профессор, но, когда я пришла в его палату, там был пан профессор Добранецкий. Пан профессор сказал мне обследовать другого пациента… поэтому я думала, что Доната он уже обследовал сам… Я так поняла, так мне показалось.

Взгляды присутствующих устремились на Добранецкого, который слегка покраснел и пожал плечами.

— Вы обследовали его, коллега?

В глазах Добранецкого сверкнула злоба.

— Я? С какой стати? Это ведь относится к обязанностям дежурного терапевта.

Его надменно поднятая голова и вытянувшееся лицо выражали возмущение.

— Мне казалось… — начала доктор Люция, глотая слезы, — я подумала…

— И что из этого следует? — с иронией спросил Добранецкий. — Вы всегда выполняете свои обязанности, обязанности, от которых зависит жизнь пациента, только тогда, когда вам ничего не кажется, когда у вас не складываются какие-то впечатления?..

Доктор Люция кусала губы, чтобы не разрыдаться. В тишине раздался возбужденный голос доктора Кольского:

— Я встретил коллегу в коридоре, и она сказала мне, что пан профессор все сделал… Что пан профессор лично знаком с Донатом…

Добранецкий нахмурил брови.

— Да, я зашел к нему, как к старому знакомому, чтобы поддержать его. Разумеется, я бы обследовал сердце, если бы мне могло прийти в голову, что пани так легкомысленно относится к выполнению своих обязанностей.

По лицу Люции текли слезы. Губы ее дрожали, когда она говорила:

— Не легкомысленно… Я была уверена, что… Не могу присягнуть, но почти уверена, что вы дали мне понять, что сами займетесь этим, потому что… Я… никогда.

Последние слова смешались и растворились в рыдании…

— Если здесь и есть чья-то вина, — взорвался Кольский, — то, во всяком случае, не панны Люции!

На лице профессора Добранецкого выступили темные пятна. Он сделал шаг назад и выкрикнул:

— Ах, так?! Значит, здесь такие методы? Я вижу, что затевается против меня какая-то интрига! Хотите свою вину свалить на меня! Может быть, я должен отвечать за отсутствие дисциплины в клинике, за необязательность отдельных привилегированных лиц из персонала?.. Было бы возмутительно, если бы не коренился во всем этом очевидный абсурд. О нет, мои дорогие! Я не боюсь интриг и клеветы. Я не боюсь ответственности, когда она, действительно, лежит на мне. Но сейчас, когда вы вынуждаете меня, я не собираюсь дальше скрывать то, о чем думаю. Да, я скажу открыто. На протяжении ряда лет я руководил этой клиникой, и у меня подобные случаи были абсолютно исключены. У меня господствовала дисциплина, у меня никто не пользовался каким-то особым отношением, у меня каждый нес ответственность за выполнение своих точно определенных обязанностей. Может быть, поэтому меня считали слишком суровым и требовательным начальником, но зато тогда не играли жизнью людей!.. Вот как раз Донат и является жертвой этих случаев, которые господствуют здесь сейчас. Они убили Доната, и, слава Богу, не я несу за случившееся ответственность!..