Брабантские сказки - Шарль де Костер Страница 4

Шесть утра, прохладное время дня, когда солнце, разгоняя последние ночные туманы, ласкает едва пробудившуюся природу еще нежаркими лучами. Херманны ждут Исаака к завтраку, Херманн задумался, сидя у камина; вечная Библия покоится у него на коленях; Анна только что сварила кофе, пропитавшее благоуханием весь дом, и гладит Брафа.

— Отец, — говорит она, — разве уже не пора Исааку прийти?

— Да, — отвечает Херманн.

— Если он еще опоздает, я сниму кофейник с печки, пусть пьет холодным этот дорогой кофе, который он так любит.

Однако она даже и не думает снимать с огня кофейник, а, наоборот* дует на уголь, разжигая печку, потом, машинально продолжая гладить Брафа, потихоньку переносится мыслями в будущее.

— После свадьбы мы переедем в Гент, — говорит она, — не правда ли, отец? Тебе будет так приятно снова увидеть твоих друзей, да ведь и Брафу перемена, наверное, окажется как нельзя кстати. Вот уж сколько времени я не видела, чтобы он улыбался, а ты ведь помнишь, отец, что когда он очень рад, то скалит зубы; что, милый Браф, может быть, хоть сегодня мы дождемся этого от тебя!

Браф скалит зубы, но вовсе не для того, чтобы показать свою радость; он поднимается и рычит; в дом входит Исаак.

Анна нетерпеливо топает ножкой по полу.

— Ну, тут лучше не будет, — говорит она.

— Будет, будет, — отвечает Вильденстеен, — надо только его покормить.

— За стол, дети мои, — объявляет Херманн.

Завтрак близился к концу; говорили о будущем, о счастье, о прекрасном супружестве. Херманн рассказывал о своей жене, которая была моложе его на двадцать лет, когда он женился на ней, и все-таки умерла раньше него.

— Дочь моя, — сказал он, — мне приснилась твоя бедная мать, она принесла свежие цветы вот в эту салатницу, которая стоит на столе; сказывают, что видеть во сне сразу и цветы, и мертвецов — это может принести несчастье, да я-то не верю в такие глупости, добро пожаловать сюда моему дорогому привидению, когда оно того пожелает; оно всегда будет принято с радостью. Дети, я благословляю вас от ее имени.

Исаак и Анна преклонили колени.

— Да наполнит Господь Всемогущий, — продолжал Херманн, — зерном амбары ваши, а хлебом кладовые; пусть вино не иссякнет в вашем погребе, крепость в душах ваших и любовь в сердцах, и да хранит вас Христос. Аминь.

— Аминь, — повторили Анна и Исаак.

— Теперь, — сказал Херманн, — встаньте, сын мой и дочь моя, и поцелуйте друг друга как жених и невеста.

Впервые Анна коснулась своими чистыми губами губ Исаака, впервые он мог сказать: я прижал ее к груди своей. Окрыленный самым прелестным чувством счастья, он так и стоял, обнимая Анну, когда забытый всеми Браф одним прыжком кинулся от камина прямо на Исаака и придушил бы беднягу, если бы его яростную прыть не пресек Херманн, отбросивший пса ногой с силой, какая была только у него одного.

Исаак и Анна больше не обнимались…

— Если эта собака взбесилась, — в гневе сказал Херманн, — ее нужно убить.

— Нет, он не взбесился, нет, конечно, нет! — вскричала Анна.

Она подошла к Брафу, погладила его по голове, ласково приговаривая:

— Вот видишь, отец, он лижет мне руку, так что, разумеется, он не бешеный, и оставь его в покое.

Стоило только Херманну опустить занесенную руку, как Браф подошел к нему и с виноватой мордой принялся тереться о колени старика.

— Этого мало, — мягко возразил Херманн, — у Исаака, вот у кого надо бы попросить прощения.

Сграбастав пса за шею, он швырнул его к ногам молодого человека; но стоило Брафу только коснуться их, как он уперся лапами и изо всех сил начал пятиться назад.

— Ненавидит он меня не на шутку, — заметил Исаак.

Как тут вспылил Херманн!

— Он попросит у вас прощения, — вскричал он, — или я его убью.

Он ударил пса, Браф охнул, но по-прежнему упирался лапами и отворачивался.

— Опасно так его злить, — сказала Анна, — отпустите, отец.

Херманн отпустил Брафа;, тот вновь удрученно потрусил к очагу; там он тяжело рухнул на пол, завыл и посмотрел на-Херманна с немым упреком.