Мартин Заландер - Готфрид Келлер Страница 4

Для начала я приобрел долю в скромной ткацкой фабрике, которой управлял сведущий человек, а помимо того, взял выморочную торговлю соломенными изделиями; и, как тебе известно, все шло отнюдь не плохо. Коммерцию я вел тщательно и прилежно, не поворачиваясь спиною к миру. В том числе и к Луи Вольвенду; он владел комиссионной фирмой, как тебе опять-таки известно, наряду с несколькими агентствами, по-прежнему оставался добрым и хорошим парнем и умудрялся всюду поспевать, так что у каждого невольно создавалось впечатление, будто у него все в порядке и он отлично знает, чего хочет. И возле меня он крутился по-прежнему, как только находил время, вскоре я прослыл его лучшим другом и не возражал, хотя в глубине души примечал в нем кое-что необычное. В певческом обществе, куда он меня привел, я обратил внимание, что поет он все время фальшиво, но подумал, что его вины тут нет, а после, за стаканом вина, он держался тем забавнее и любезнее и, невзирая на явно плачевные данные, утвердился вторым тенором. В конце концов меня это всерьез раздосадовало, он же делал вид, будто ни о чем не подозревает, и в итоге я сказал себе, что бедняга, начисто лишенный слуха, но непременно желающий петь, в сущности, проявляет своего рода идеализм.

И вот однажды вечером на рождественской неделе, когда я сидел над заключением счетов, намереваясь поработать за полночь, Вольвенд пришел позвать меня с собою в означенное общество, где устроена елка и большая пирушка. Я идти не хотел; он не отступал, а когда и моя жена стала уговаривать меня пойти: мол, не грех и отдохнуть, — я согласился. На свою беду.

По дороге я еще и подарок купил на елку, славную познавательную книгу с золотым обрезом, и по жребию получил взамен вестфальский окорок. После ужина, когда открыли состязание комических певцов, декламаторов и ряженых, Луи Вольвенд тоже взошел на подмостки, объявил, что прочтет Шиллерову балладу «Порука», и тотчас начал. К моему удивлению, он знал стихи на память и читал с некоторым волнением и убедительностью, заметно дрожащим голосом, но с чертовски фальшивой интонацией, отчего создавалось не смешное, а скорее досадное впечатление. Сам того не сознавая, он декламировал стихи тем уныло-ворчливым тоном, каким люди необразованные читают вслух какой-нибудь документ, а при этом стучат по столу и от непомерного старания коверкают речь, растягивают слова и, будто со злости, напирают на безударные слоги, поскольку ударных им недостаточно. В конце первой же строфы он, повышая голос, произнес:

«Хотел я покончить с тираном».

«Распять в назиданье смутьянам!» [1]

А вторую строфу закончил так:

Останется друг мой порукой,

Солгу — насладись его мукой.

И совсем ужасно звучало продолжение:

И, злобный метнув на просящего взгляд,

Тиран отвечает с усмешкой…

Тут он впрямь попытался изобразить на лице усмешку и злокозненность. Финал стихотворения, напротив, прозвучал безмятежно:

И с просьбою к вам обращается он:

На диво грядущим столетьям

В союз ваш принять его третьим.

Семь лет минуло, а я по сей день помню эти глупости так отчетливо, словно слышал их только вчера.

Настроение у меня несколько испортилось, Вольвенд меж тем спустился с возвышения и вновь сел рядом со мною, а поскольку время уже близилось к полуночи, я встал и, отыскав пальто и шляпу, оставил компанию. Но едва лишь вышел на улицу, как он догнал меня, зашагал рядом, откашлялся, будто собрался снова читать стихи. Не давая ему открыть рот, я спросил, что ему за радость так скверно читать стихотворение, вообще держать речь, так возбужденно и одновременно так фальшиво.

И он все еще с дрожью в голосе отвечал, что вправду возбужден и конечно же декламировал скверно, потому что сам ищет поручителя и находится в критическом положении.

Совершенно другим, вполне рассудительным тоном он немедля изложил свое дело. Он — де отважился на весьма чреватое последствиями предприятие, которое требовало значительных капиталовложений, тогда как банковский его кредит уже целиком уходит и будет уходить на текущий гешефт. Ни тут, ни там нельзя отступить без ущерба для имущества и чести; но продолжение предприятий может умножить и то и другое; словом, речь шла об открытии нового кредита под поручительство, для которого потребны три подписи. Через пятнадцать минут я как солидарный поручитель и самостоятельный плательщик поставил первую подпись на уже приготовленном у Вольвенда дома документе, а затем пошел спать. Двух других поручителей я никогда не видел; это были какие-то тихие приличные люди и неплательщики, они спокойно скрылись от катастрофы, не без того, чтобы самим навредить различным поручителям или кредиторам, коль скоро те в самом деле платили.

Так вот, года не прошло, а Луи Вольвенд объявил себя неплатежеспособным, и едва лишь начались конкурсные слушания, надо было полностью и беспрекословно выплатить сумму моего поручительства. Она поглотила все, что имели мы с женой, и собственное мое дело тоже ликвидировалось быстро и аккуратно, благодаря порядку, какой в нем царил, и я был отпущен на все четыре стороны! Удивительно! Казалось бы, самое время воротиться в школьный класс, но, увы, это мне даже в голову не пришло! Вольвенд же еще не один год жил в банкротстве и за счет банкротства, которое, как говорят, в итоге кончилось ничем, не знаю уж, каким образом.

— Но как же ты мог так рисковать состоянием жены? — перебил Вигхарт. — Ведь она по закону могла перевести его на себя!

— Она не захотела, — отвечал Заландер, — ради будущего детей, ведь иначе бы я стал банкротом. Мы были молоды и верили в будущее, которое не желали испортить.

— Но почему ты не взял семью с собой или не вызвал ее к себе, когда дела пошли в гору?

— Потому что хочу жить и умереть на родине, я ведь не эмигрант! А в таком случае не смог бы поворачиваться так быстро, как было необходимо; к тому же я дважды перенес лихорадку, да и вообще дорого платил за науку, не раз приходилось начинать сначала. Уезжая за океан, я прихватил с собой несколько ящиков соломенных шляп, которые мне доверили, как и кой-какие легкие шелковые и хлопчатобумажные вещицы; с этим я худо-бедно начал дело на тамошних берегах, пока молодой человек, нанятый в помощь, не обокрал меня, когда я беспомощный лежал в лихорадке. Поневоле я поступил на службу в довольно крупную компанию и, занимаясь куплей-продажей, стал разъезжать по бразильским провинциям. Благодаря этому я изучил тамошнюю внутреннюю торговлю и впоследствии вел оную на собственный страх и риск, разумеется исходя из состояния своих средств. Что ж, я справился и возместил убытки, большего я не желал, и теперь могу вновь начать дело подле семьи и в родной стране. Здесь у меня Моисей и пророки. [2]

Он хлопнул по своей превосходной дорожной сумке, однако воскликнул, наконец-то опомнившись: