Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл Страница 39

– Прошу, мистер Фолсгрейв, – сказала миссис Глендиннинг, – отрежьте мне кусочек этой булочки.

Опыт ли служения пастором удивительным образом облагородил и придал столь простой задаче, как отрезать хлеба, символический смысл, и или то была чистая ловкость рук, ясно одно: в этом пустяковом деле мистер Фолсгрейв обнаружил манеры, кои немного напомнили те, что издавна были подмечены Леонардо ^[85], хотя мы со своей стороны вовсе не делаем этому мастеру ни единого недостойного намека на его божественную живопись. Когда Пьер стал всматриваться в лицо пастора, который, вкушая пищу, имел вид смиренного агнца, словно сама белолицая невинность, с незапачканными руками и повязанная обеденной салфеткой, приняла сей облик; и когда он ощутил, будто легкое дуновение, кроткие лучи человеколюбия, что исходили от его мужественной и благолепной персоны; и когда он вспомнил все то хорошее, что знал об этом человеке, да все хорошее, что о нем слышал, а в его характере не обнаружил ни одной порочной черты; и когда он, утопая в своем горе и отчаянии, мыслил, что найдет в мистере Фолсгрейве воплощенное добросердечие и велелепное, лучезарное великодушие, тогда-то его и осенила мысль, что если есть на свете живая душа, коя в силах подать ему, в его несчастье, должный совет, и если к кому и может прибегнуть за помощью добрый христианин, когда надежды у него почти не осталось, так это к той особе, что ныне восседает напротив него.

– Мистер Глендиннинг, – весело сказал мистер Фолсгрейв, в то время как Пьер все еще молча соображал, какую бы ему предложить тему для беседы, – не позволяйте мне вести себя с вами нескромно – примите мои извинения, но, по мне, вы этим утром – лишь самую малость вы. Прескверный каламбур, я знаю, но, – тут он повернулся к миссис Глендиннинг, – если кому-то доставили великую радость, его почему-то так и тянет говорить одни глупости. Счастье да глупость – ах, совпадение, право же, подозрительное.

– Мистер Фолсгрейв, – промолвила хозяйка дома, – ваша чашка опустела. Дэйтс!.. Вчера мы с вами, мистер Фолсгрейв, толковали о деле, что касается этого гнусного типа, Неда.

– Да, мадам, – немного смущенно отозвался джентльмен.

– Отныне чтоб и духу его не было в моих землях; я настроена решительно, сэр. Мерзавец!.. Или нет у него жены, что столь же добродетельна и прекрасна, как и в тот день, когда я дала им свое согласие, а вы скрепили их брачный союз пред алтарем?.. Это же чудовищное и непостижимое беспутство.

Его преподобие ответил мрачным и одобрительным склонением головы.

– Люди, как он, – продолжала леди, покраснев от самого праведного негодования, – в моих глазах гораздо хуже всяких убийц.

– Ну, вы уж к ним чересчур жестоки, моя дорогая мадам, – произнес мистер Фолсгрейв мягко.

– Ты же согласен со мною, не так ли, Пьер, – промолвила леди серьезным тоном, обернувшись к сыну, – что человек, который предавался такому греху, как Нед, куда хуже убийцы? Он пожертвовал честью одной женщины… и навлек позор на другую… на них обеих… каждую из них запятнал… Если его сын, рожденный в законном браке, возненавидит его теперь, я не стану его осуждать.

– Моя дорогая мадам, – вымолвил его преподобие и по примеру миссис Глендиннинг взглянул ее сыну в лицо и, заметив на нем непонятное волнение, так и впился в него глазами, стараясь угадать, какую такую эмоцию Пьеру не удалось вполне скрыть. – Моя дорогая мадам, – сказал он, немного подавшись вперед всем своим станом, достойным иного епископа, – возможно, защищая добродетель, вы в пылу чувств хватили через край, очень уж вы разгорячились, но мистер Глендиннинг, смотрите-ка, будто вовсе охладел. Мистер Глендиннинг, не откажите в любезности да поделитесь с нами вашими взглядами.

– Я не склонен сейчас говорить о том человеке, – произнес Пьер медленно и не глядя на обоих своих слушателей, – давайте сразу перейдем к Дэлли и ее ребенку… у нее же был или есть от него ребенок, как я где-то слышал… их участь и впрямь жалкая.

– Мать этого заслуживает, – сказала леди жестким тоном. – А что до ребенка… ваше преподобие, сэр, ну-ка, напомните, что в таких случаях говорит нам Библия?

– Карающий детей за вину отцов до третьего колена ^[86], – сказал патер с легким неудовольствием в голосе. – Но, мадам, это же вовсе не значит, что обществу позволено забирать правосудие над детьми в свои охочие руки, да еще с мыслью, что оно есть правомочный вершитель неисповедимой воли Божией. Ибо если сказано, что плоды гнусных грехов отцов падут на детей и будут преследовать их из рода в род, то из этого никак не следует, что наша субъективная и деятельная ненависть к греху должна от злокозненного грешника переметнуться на его невинное дитя.

– Я понимаю вас вполне, сэр, – сказала миссис Глендиннинг, слегка порозовев, – вы думаете, я чересчур строга. Но если мы закроем глаза на то, кем были родители этого ребенка, и будем всячески заботиться о нем, как заботились бы о любом другом, и благоволить к нему во всем, да и не станем указывать на его позорное клеймо, как же тогда соблюсти библейскую заповедь? Да не препятствуем ли тогда мы сами ее соблюдению и вправе ли мы лишать плод греха нашего порицания?

Тут уже патер залился легкой краской, и его верхняя губа слегка задрожала.

– Прошу меня извинить, – произнесла миссис Глендиннинг, и далее повела свою речь в более учтивом тоне, – но если за его преподобием мистером Фолсгрейвом и водится какой грешок, так это его добросердечие, которое изрядно подточило в нем святую строгость в следовании догматам нашей Церкви. Что же до меня, то я питаю отвращение к прелюбодею и его блуднице и никогда не пожелаю удостоить взглядом их ребенка.

В беседе вышла пауза, и, к счастию для Пьера, как это всегда бывает в таких обстоятельствах, как нынешние, все трое, находясь под властью чар светского обычая, изучали взглядами скатерть; все трое ненадолго отдались течению своих нерадостных мыслей о предмете споров, а мистер Фолсгрейв не без раздражения думал, что обсуждение последнего становится немного затруднительным.

Пьер был тот, кто заговорил первый; как и прежде, он избегал смотреть на своих собеседников; и хотя он не обращался к матери напрямую, но какие-то нотки в его голосе подсказывали, что слова его в большей мере относились именно к ней.

– Поскольку мы, кажется, на диво увлеклись разбором нравственной стороны этого печального дела, – сказал он, – так давайте же пойдем дальше; и позвольте спросить вас вот о чем: как тогда поступить детям законным и незаконным – детям одного отца, – когда они вырастут?

При сих словах патер тут же вскинул глаза на Пьера, и во взгляде его читалось столько удивления и непонимания, сколько дозволялось приличиями.

– Ну, ей-богу, – молвила миссис Глендиннинг, дивясь не меньше и ничуть этого не скрывая, – что за небывалые вопросы ты задаешь; сдается мне, ты выказываешь более интереса к предмету, чем я предполагала. Но что ты имеешь в виду, Пьер? Я тебя совсем не понимаю.