Подросток - Федор Достоевский Страница 39

Я описываю все эти сцены, не щадя себя, чтобы все ясноприпомнить и восстановить впечатление. Взойдя к себе наверх, я совершенно незнал, надобно ли мне стыдиться или торжествовать, как исполнившему свой долг.Если б я был капельку опытнее, я бы догадался, что малейшее сомнение в такомделе надо толковать к худшему. Но меня сбивало с толку другое обстоятельство:не понимаю, чему я был рад, но я был ужасно рад, несмотря на то что сомневалсяи явно сознавал, что внизу срезался. Даже то, что Татьяна Павловна так злобноменя обругала, — мне было только смешно и забавно, а вовсе не злобило меня.Вероятно, все это потому, что я все-таки порвал цепь и в первый раз чувствовалсебя на свободе.

Я чувствовал тоже, что испортил свое положение: еще большемраку оказывалось в том, как мне теперь поступить с письмом о наследстве.Теперь решительно примут, что я хочу мстить Версилову. Но я еще внизу положил,во время всех этих дебатов, подвергнуть дело о письме про наследство решениютретейскому и обратиться, как к судье, к Васину, а если не удастся к Васину, тоеще к одному лицу, я уже знал к какому. Однажды, для этого только раза, схожу кВасину, думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на несколькомесяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с сестрой,может, буду видеться изредка. Все это было беспорядочно; я чувствовал, чточто-то сделал, да не так, и — и был доволен; повторяю, все-таки был чему-торад.

Лечь спать я положил было раньше, предвидя завтра большуюходьбу. Кроме найма квартиры и переезда, я принял некоторые решения, которыетак или этак положил выполнить. Но вечеру не удалось кончиться без курьезов, иВерсилов сумел-таки чрезвычайно удивить меня. В светелку мою он решительноникогда не заходил, и вдруг, я еще часу не был у себя, как услышал его шаги налесенке: он звал меня, чтоб я ему посветил. Я вынес свечку и, протянув внизруку, которую он схватил, помог ему дотащиться наверх.

— Merci, друг, я сюда еще ни разу не вползал, даже когдананимал квартиру. Я предчувствовал, что это такое, но все-таки не предполагал такойконуры, — стал он посредине моей светелки, с любопытством озираясь кругом. — Ноэто гроб, совершенный гроб!

Действительно, было некоторое сходство с внутренностьюгроба, и я даже подивился, как он верно с одного слова определил. Каморка былаузкая и длинная; с высоты плеча моего, не более, начинался угол стены и крыши,конец которой я мог достать ладонью. Версилов, в первую минуту, бессознательнодержал себя сгорбившись, боясь задеть головой о потолок, однако не задел икончил тем, что довольно спокойно уселся на моем диване, на котором была ужепостлана моя постель. Что до меня, я не садился и смотрел на него в глубочайшемудивлении.

— Мать рассказывает, что не знала, брать ли с тебя деньги,которые ты давеча ей предложил за месячное твое содержание. Ввиду этакого гробане только не брать, а, напротив, вычет с нас в твою пользу следует сделать! Яздесь никогда не был и… вообразить не могу, что здесь можно жить.

— Я привык. А вот что вижу вас у себя, то никак не могу ктому привыкнуть после всего, что вышло внизу.

— О да, ты был значительно груб внизу, но… я тоже имею своиособые цели, которые и объясню тебе, хотя, впрочем, в приходе моем нет ничегонеобыкновенного; даже то, что внизу произошло, — тоже все в совершенном порядкевещей; но разъясни мне вот что, ради Христа: там, внизу, то, что ты рассказывали к чему так торжественно нас готовил и приступал, неужто это все, что тынамерен был открыть или сообщить, и ничего больше у тебя не было?

— Все. То есть положим, что все.

— Маловато, друг мой; признаться, я, судя по твоему приступуи как ты нас звал смеяться, одним словом, видя, как тебе хотелось рассказывать,— я ждал большего.

— Да вам-то не все ли равно?

— Да я, собственно, из чувства меры: не стоило такоготреску, и нарушена была мера. Целый месяц молчал, собирался, и вдруг — ничего!

— Я хотел долго рассказывать, но стыжусь, что и эторассказал. Не все можно рассказать словами, иное лучше никогда не рассказывать.Я же вот довольно сказал, да ведь вы же не поняли.

— А! и ты иногда страдаешь, что мысль не пошла в слова! Этоблагородное страдание, мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволентем, что сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас онилюбят.