Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков Страница 38

– Видишь ли, как тебе сказать… Я скоро комнату получаю. Вот. Ну и подумал: ты на работе, он один, – может быть, ему перейти ко мне жить?

Несколько секунд она молчала. Он слышал в трубке ее ровное дыхание. И по этому зловещему молчанию, которое он так хорошо знал, он понял, что она готовит ему обдуманный и жестокий ответ.

Молчание длилось слишком долго.

– Алло, алло! Ты слушаешь? – спросил Сутырин.

В ответ она медленно и раздельно, с громкостью, рассчитанной на то, чтобы ее услыхали сослуживцы, произнесла:

– От алиментов увиливаешь? Родному сыну денег жалеешь?.. Ах ты подлец!

И бросила трубку.

* * *

С Дусей Ошурковой Сутырин познакомился в прошлом году у Ермаковых.

Она сидела за столом рядом с ним, смущая и волнуя его своей грубоватой, вызывающей красотой. Она мало, почти ничего не говорила, но когда поворачивалась к нему, он видел в ее глазах, серых и неподвижных, затаенное любопытство женщины, которая в понравившемся ей мужчине уже видит любовника. И в лукавом взгляде, брошенном на них Соней, Сутырин увидел одобрение того, что может произойти между ним и Дусей. Впервые за много лет он почувствовал, что он свободный, независимый человек, имеет право любить, ухаживать, может быть и жениться, что с прежним покончено навсегда и надо начинать новую жизнь.

Он видел, что нравится Дусе, и действительно нравился ей. За его грубоватой внешностью, мужественным лицом она угадывала доброту и мягкость.

Дуся не была распущенной женщиной. В ней жила жажда материнства – она была вынуждена делать тайные аборты. Она могла бы быть хорошей женой – у нее не было своей семьи. Она могла бы глубоко и сильно любить – ее увлечения переходили в неприязнь: когда порыв проходил, в увлекшем ее человеке она видела только виновника своей слабости.

Сутырин принадлежал ей одной, никому больше, ей не надо было таиться, лгать, она могла смотреть всем прямо в глаза. То, что раньше было связано с унижением, теперь возвышало ее. Сутырин был одинок, непрактичен, заботы о нем удовлетворяли ее потребность в выполнении пусть маленьких, но для женщины бесконечно важных обязанностей. Сутырин был мягок, сердечен, прост, ей было легко с ним. Неведомое раньше чувство нежности охватывало ее, когда она смотрела на его большую стриженую голову, на внимательные, ласковые глаза, слушала его низкий, глуховатый голос. Она верила каждому его слову, он был для нее самым умным, самым знающим, всегда желанным. В этой любви они точно пытались наверстать годы, потерянные для него в одиночестве, для нее – в случайных связях.

Чем больше привязывался Сутырин к Дусе, тем чаще зарождалась в нем глухая ревность к ее прошлому: слишком много опытности чувствовал он в ее страсти. Он подавлял в себе вспышки этой ревности, заставлял себя мириться с тем, что есть. Какое ему дело до ее прошлого! Разве должна была она беречь себя для него одного? Мало ли что у кого было в жизни!

Как-то раз полушутя он спросил ее об этом.

– Был у меня муж, в деревне еще. – Дуся отвела глаза. – Правда, не расписывались мы, но был… Прожили полгода и разошлись. Не любила я его. Завербовалась в порт и уехала.

Он почувствовал в ее словах неправду, но только усмехнулся: нужно ли ей рассказывать правду, которая только оскорбит их обоих. Не связывая свое будущее с Дусей, он не считал себя властным и над ее прошлым.

Дуся ушла из общежития и сняла маленькую комнату в Ведерникове. Сутырин, может быть, и сознавал значение такого шага, но, как все беззаботные в мелочах люди, не стал об этом думать. Он пришел к ней на новую квартиру и затем стал ходить туда, примирился с тем, что Дуся представила его хозяйке как мужа. Постепенно к ней перекочевала часть его вещей. То надо было что-то починить, то он пришел прямо из бани, и Дуся оставила у себя его белье для стирки. Он видел, что забота о нем доставляет ей радость, и не хотел огорчать ее отказом. К тому же, думал он, скоро начнется навигация, и все кончится само собой.

Не то чтобы он не любил Дусю. Он любил ее. Но он не имел еще формального права жениться. Да и Дуся не казалась ему тем человеком, с которым он должен связать свою жизнь. Слишком легко они сошлись, и, кто знает, что еще будет впереди.

Начало навигации они пережили по-разному. Природный волгарь, выросший на воде, Сутырин встретил открытие навигации как праздник, как возобновление и продолжение жизни. Ему казалось, что уход в плавание прояснит его отношения с Дусей. Может быть, по собственной слабости он зашел слишком далеко. А время и расстояние проверят их чувства.

Дуся же страдала безмерно: кончились их свидания, нарушается то, что с таким трудом налажено. Страдала просто оттого, что не увидит его ни завтра, ни послезавтра.

Получилось совсем не так, как оба они думали.

«Керчь» работала на линии Горький – Красноармейск. Почти еженедельно она приходила в порт, стояла по двое-трое суток, их свидания возобновились. Они не были такими регулярными и частыми, как раньше. Но оттого, что каждый из них ждал и волновался, когда «Керчь» придет в порт, и сколько времени простоит, и смогут ли они увидеться, каждая встреча была теперь праздником. Они на время теряли и вновь обретали друг друга.

Может быть, только сейчас понял Сутырин, как любит Дусю, как дорога она ему. И когда Дуся появилась на причале, взволнованная растерянная, и рассказала, что говорят люди об их отношениях, Сутырин понял, что это связано с ее прошлым, с тем, что смущало и его. Это угрожало их любви, и все в Сутырине возмутилось против такой угрозы. С великодушием и широтой настоящего мужчины он в эту минуту не мог не защитить любимую женщину. И велел Дусе прийти вечером на теплоход, так же как приходят к другим членам команды их жены, когда судно прибывает в порт, где они живут.