Немой миньян - Хаим Граде Страница 36

Поскольку у реба Мануша не было хозяйки, он не мог взять к себе оставшегося после брата сироту. Поэтому он отдал его на воспитание Рехил-чтице. Дядя не хотел отдавать сироту в городской сиротский приют: а вдруг Сендерл попадет там, не дай Бог, к нерелигиозным учителям и будет есть, не сказав благословения, с непокрытой головой. Кроме того, реб Мануш считал, что в сиротский приют, расположенный на краю города, он не дойдет, чтобы проведать племянника, а к Рехил-чтице на Синагогальный двор он может в любое время прийти и узнать, как у Сендерла дела.

Сендерлу было тогда семь лет. Днем он ходил в хедер, вечером сидел дома. Часто заходил слепой дядя проверить, как он учится, и рассказать истории про прежних добрых и набожных людей. Когда мальчишка немного подрос, глухая Рехил иной раз пыталась выгнать его на какое-то время на улицу, как гонят молодого петушка из курятника, чтобы Сендерл погулял или поиграл с другими детьми. Но он не хотел идти на улицу и терялся среди мальчишек, стесняясь, что у него нет ни отца, ни матери, что он живет у глухой старой еврейки, а дядя его слепой. От покойных родителей Сендерл унаследовал бледное лицо и рос худеньким, узкоплечим — одним словом, слабаком. А поскольку он постоянно общался с глухой, он научился выражать свои мысли руками, ужимками и старческой улыбкой. Рехил тоже всегда ему улыбалась своими добрыми светлыми глазами. Она любила его, как собственное дитя, и расстраивалась, что он такой стыдливый тихоня с красноватыми, как у кролика, белками. Неужели у него больные глаза, как у его дяди, ослепшего проповедника?

Прожив у глухой старухи три года, Сендерл ушел жить к дяде. Каждый раз, когда глухая Рехил встречала своего воспитанника, он совала ему в руку мелкие монеты, чтобы он мог купить какое-нибудь лакомство, и на ее добрые светлые глаза наворачивались слезы.

— У дяди тебе веселее, чем было у меня. Не удивительно, все же родной человек, а не чужая еврейка. Правда, сынок?

Но сирота молчал, опустив глаза. У дяди ему было еще печальнее.

Он учился уже в малой ешиве [92], и каждый вечер реб Мануш повторял с ним урок. Сендерка читал из Гемары трудные фрагменты по-арамейски, а слепой дядя по памяти растолковывал ему, что там написано. На следующий день Сендерка знал урок лучше любого другого ученика в классе. Но ему было странно и грустно постоянно разговаривать с человеком, который не видит его. Поскольку они жили вместе, он должен был сопровождать дядю всякий раз, когда тому предстояла поминальная проповедь по усопшему. В такие дни Сендерка не ходил в ешиву, и реб Мануш утешал его, говоря, что вечером он выучит с ним вдвое больше Гемары, чем ребе учит с мальчишками из малой ешивы. Но Сендерлу хотелось сидеть на уроке с друзьями. К тому же ему не нравилось водить слепого дядю на похороны, потому что, как только реб Мануш начинал произносить свою поминальную проповедь с плачущим напевом, Сендерл тоже начинал плакать, ведь у него не было ни отца, ни матери.

В голых каменных переулках, где не растут деревья и осенью нет листопада, поздняя осень сообщала о своем приходе тоскливыми дождями и желтоватыми туманами. Проповедник реб Мануш Мац ощущал осень как холодную сеть, проникшую в него и ломавшую его кости. Боль крутила его колени как шурупы. Переходя дорогу, он нащупывал путь своей палкой — и попадал в грязные лужи, отчего его ботинки пропитывались водой. Вечером племянник помогал ему снять промокшую, отяжелевшую обувь и отсыревшие портянки. Реб Мануш в это время мучительно стонал. «Люди говорят, что когда падает ребенок, ангел подставляет свое крыло, чтобы ребенок не разбился. Но когда падает старик, никто не протягивает ему руки». Племянник не мог больше позволить дяде переходить дорогу одному, нащупывая себе путь палкой. Он стал водить его каждое утро на молитву в синагогу Могильщиков, а по пятницам — в Немой миньян, где реб Мануш сидел целый день и учил по памяти Тору. Идти после этого на урок в ешиву, что во дворе Рамайлы, было уже поздно. И Сендерка крутился по Немому миньяну, выходил во двор Песелеса, ходил на Синагогальный двор, а вечером возвращался, чтобы отвести дядю в синагогу Могильщиков, где тот изучал Гемару с обывателями. Кто-нибудь из евреев читал текст, а реб Мануш разъяснял слушателям, о чем говорится в этом разделе. Но на племянника проповедника никто не смотрел, ни в молельнях, ни во дворе Песелеса.

II

Только школьный активист Генех Бегнис смотрел на паренька, который ходил, склонив голову и сутулясь, словно он родился на свет с единственной целью служить опорой и поводырем слепому дяде. Товарищ Генех говорил об этом со своей дочерью, учительницей Пеей.

— Слепой проповедник использует своего племянника вместо палки и воспитывает его попрошайкой. Надо спасти мальчишку, чтобы он не вырос калекой.

У Сендерки были длинные пейсы, которые он закладывал за уши. Столяр Бегнис остановил его посреди двора и принялся намеренно высмеивать:

— Такой красивый молодой человек, как ты, не должен носить пейсы, как у старого синагогального просиживателя штанов. Их надо отрезать. В немытых, нечесаных волосах заводятся вши. Зайди ко мне в дом, попьем чаю и поговорим.

Под упрямым, низким и жестким лбом Генеха Бегниса была пара открытых, ясных и теплых глаз, способных сразу же вызвать доверие у такого маленького, одинокого, набожного мальчишки.

— В Торе сказано, что пейсы нельзя стричь, — возразил Сендерл.

Бегнис рассмеялся:

— Мало ли что там написано, в Торе!

Вдруг он перестал смеяться, долгим и внимательным взглядом посмотрел мальчику в глаза и сказал:

— Послушай, друг мой, у тебя красивые, но больные глаза, веки у тебя красные и воспаленные. Ты был у врача?

Мальчик жалко опустил голову и так печально молчал, что Генех Бегнис почувствовал укол в глазных яблоках, словно и в его глазах вырастали бельмы. Он взял Сендерку за руку:

— Пойдем ко мне, я покажу тебе интересные вещи.

А про себя товарищ Генех пробормотал: «Божьи воры, чтоб они были прокляты! Они обеспечивают ребенка малым талесом, сидуром и ермолкой, но их не беспокоит, чистая ли у него голова и здоровы ли его глаза».

Сендерка был разочарован «интересными вещами», которые обещал Бегнис. Он чувствовал, что его сильно одурачили. Это были альбомы с детскими рисунками: сельский домик с забором, колодец, целый лес деревьев, нарисованные собаки и кошки, человечки с большими, как у кукол, глазами.

— Это работы учеников и учениц моей дочери, — похвалялся столяр.

Сендерл морщил лоб, словно изучал Тору, но ему хотелось смеяться. Он знает наизусть целые листы трактата Гемары «Баба Кама» [93], а ему показывают нарисованные цацки? Стены квартиры тоже были увешаны картинками: дети водят хоровод, а учительница в середине хлопает в ладоши; человек с палкой в руке — видно, учитель — ведет компанию мальчишек по тропинке в поле, а вдалеке лес. На другой стене висела большая фотография, на которой было множество людей в зале и ряд людей, сидящих в самом центре длинного стола.