Счастливчики - Хулио Кортасар Страница 35

— Морское волнение, — сказал Мохнатый. — Плешивый объяснял нам все про море. Уй, как наклонился, так и кажется, волна нас вот-вот накроет… Хочешь, я принесу одеколон, подушишь платок?

— Нет, расскажи лучше, что происходит.

— Что происходит, — сказал Мохнатый, борясь со странным теннисным мячом, поднимавшимся к глотке. — Чума у нас бубонная, вот что происходит.

XXV

Молчание нарушил хохот Паулы, потом послышались отдельные фразы, растерянные или сердитые, ни к кому конкретно не обращенные, и Рауль попросил Медрано, Лопеса и Лусио на минуту пройти к нему в каюту; Фелипе, уже предвкушавший коньяк и мужские разговоры, заметил, что Рауль не позвал его присоединиться к ним. Не веря тому, он все еще ждал, но Рауль первым вышел из салона. Фелипе просто потерял дар речи и, чувствуя себя так, словно на глазах у всех с него свалились штаны, остался один — с Паулой, Клаудией и Хорхе, которые собирались идти на палубу. И пока они ему что-нибудь не сказали, он сорвался с места, выскочил из гостиной и побежал к себе в каюту, хорошо еще, что там не было отца. Он был в таком отчаянии и в таком замешательстве, что некоторое время стоял, прислонясь к двери, и тер глаза. «Что он возомнил? — прорезалась, наконец, мысль. — Что он о себе думает?» Он ни на минуту не сомневался, что они собрались обсуждать план действий, а его в свою компанию не приняли. Он закурил сигарету и тут же бросил ее. Закурил другую, сигарета показалась противной, и он затоптал ее ногой. А сколько было разговоров, какая дружба, и вот-те на… Но ведь когда они спускались по трапу и Рауль предложил позвать остальных, то сразу же согласился с ним, что не надо, как будто ему нравилось идти на эту авантюру с ним. А потом разговор в пустой каюте, и какого же черта было переходить на «ты», если в конце концов он выбросил его, как тряпку, и заперся у себя в каюте с другими. Зачем было говорить, что нашел в нем друга, да еще трубку обещать… Он почувствовал удушье и уже не видел край кровати, на который смотрел, его заслонили липкие лучики и полосы, — они катились из глаз, по лицу. Он в ярости провел ладонями по щекам, вошел в ванную и сунул голову в раковину с холодной водой. Потом сел в изножье постели, где сеньора Трехо положила носовые платки и чистую пижаму. Взял платок и, упершись в него взглядом, бормотал обидные слова вперемежку с жалобными. Из обиды и злости мало-помалу возникала история, как он, жертвуя собой, спасет их всех, он не знал, от чего спасет, но с пронзенным сердцем упадет у ног Паулы и Рауля и услышит, как они будут горевать и раскаиваться, Рауль возьмет его руку и в отчаянии пожмет, а Паула поцелует его в лоб… Несчастные дураки, они еще будут целовать его в лоб и просить прощения, но он будет безмолвствовать, как безмолвствуют боги, и умрет, как умирают настоящие мужчины, эту фразу он где-то прочитал, и она произвела на него тогда большое впечатление. Но прежде чем умереть как настоящий мужчина, он еще покажет этим обманщикам. Во-первых — полное презрение, ледяное безразличие. Доброе утро, спокойной ночи — и все. Они еще придут к нему, еще поделятся с ним своими заботами, и вот тогда он возьмет реванш. Вы так считаете? А я не согласен с вами. У меня свое мнение на этот счет, а какое — это мое дело. Не собираюсь, почему я должен вам рассказывать? Разве вы мне доверяли, а ведь кто первый обнаружил проход внизу? Стараешься для людей, из кожи лезешь вон, а в результате что получаешь. А если бы с нами случилось что-нибудь там, внизу? Смейтесь сколько угодно, но я больше ни для кого пальцем не шевельну. Ну, они, конечно, займутся поисками сами, это же единственное развлечение на этом говенном пароходе. И он тоже может искать сам, без них. Он вспомнил двух матросов из правой каюты, вспомнил татуировку. К этому, кого зовут Орфом, вроде бы можно подступиться, и если он встретится с ним, один… Он уже представил, как он выходит на корму, кормовые палубы, люки. Ах да, там же чума, жутко заразная, а на судне ни у кого нет от нее прививки. Нож в сердце или чума двести с чем-то, в конце концов, какая разница… Он прикрыл глаза, чтобы почувствовать руку Паулы на своем лбу. «Бедняжечка, бедняжечка», — шептала Паула и гладила его лоб. Фелипе вытянулся на постели, лицом к стене. Бедняжечка, какой смелый. Фелипе, это я, Рауль. Зачем ты это сделал? Сколько крови, бедненький. Нет, это не больно. Болят не эти раны, Рауль. А Паула скажет: «Не разговаривай, бедняжечка, погоди, сейчас мы снимем с тебя рубашку», а у него глаза будут закрыты, как сейчас, но он все равно будет видеть и Паулу, и Рауля, как они плачут над ним, и будет чувствовать их руки, как чувствует сейчас свою руку, которая сладко пробирается через одежду.

— Будь ангелом, — сказал Рауль, — и иди выступай в роли Флоренс Найтингейл ^[39], облегчай муки несчастным укачанным сеньорам, да и у тебя самой лицо довольно зеленое.

— Враки, — сказала Паула. — Не понимаю, почему меня выставляют из моей каюты.

— Потому, — объяснил Рауль, — что мы собираем тут военный совет. Иди, иди, моя заботливая, раздавай лекарство страждущим. А вы, друзья, входите и рассаживайтесь где можете, хотя бы на койках.

Лопес вошел последним, глядя, как Паула, изображая скуку, уходила по коридору с пузырьком чудодейственных таблеток, который ей вручил Рауль. В каюте еще оставался запах Паулы, он почувствовал его, едва закрыли дверь; сквозь табачный дым, сквозь мягкий аромат древесины до него дошел запах одеколона, свежевымытых волос и, может быть, косметики. Он вспомнил, как видел Паулу лежащей на постели в глубине каюты, и вместо того, чтобы сесть там, рядом с уже усевшимся Лусио, остался стоять у двери, скрестив руки.

Медрано с Раулем расхваливали освещение в каютах, фурнитуру самых последних моделей, на которую не поскупилась «Маджента Стар». Но как только дверь заперли и все выжидающе обернулись к нему, Рауль сбросил с себя беззаботность, открыл шкаф и достал жестяную коробку.

Положил ее на стол, а сам сел рядом в кресло, барабаня пальцами по крышке коробки.

— Сегодня, — сказал он, — мы вдоволь обсудили ситуацию, в которой оказались. При всем этом мне неизвестно в деталях мнение каждого, и, я думаю, надо воспользоваться случаем, что мы собрались здесь. Поскольку я взял слово, как выражаются в парламенте, я и начну с себя. Вы знаете, что мы с юным Трехо имели содержательный разговор с двумя обитателями здешних недр. Из этого диалога, равно как из поучительной беседы, которую мы только что вели с офицером, я вынес впечатление, что кроме явного надувательства тут кроется и кое-что посерьезнее. Одним словом, я не верю, что это простое надувательство, а считаю, что мы стали жертвой грязного дела. И не какого-нибудь рядового, а гораздо более… метафизического, прошу прощения за грубое слово.

— Почему же грубое? — сказал Медрано, в котором взыграла интеллигентская боязнь громких слов.

— Давайте разберемся, — сказал Лопес. — Почему метафизическое?

— Потому, дружище Коста, что объяснение про карантин, будь оно истинное или ложное, прикрывает нечто другое, что ускользает от нас, именно потому, что носит характер более… ну вот, то самое слово.