Шуаны, или Бретань в 1799 году - Оноре де Бальзак Страница 34

— Если верить слухам, — сказала она, обращаясь одновременно к Франсине и ее госпоже, — у шуанов никогда еще не бывало такого жестокого главаря.

— Жестокого? Ну, не думаю, — возразила мадмуазель де Верней. — Но он умеет лгать и кажется мне весьма легковерным. Глава политической партии не должен быть игрушкой ни в чьих руках.

— Вы его знаете? — холодно спросил молодой эмигрант.

— Нет, — ответила она, бросив на него презрительный взгляд. — Я полагала, что знаю его, но...

— О мадмуазель!.. Это положительно хитрец, — сказал капитан, покачивая головой, и выразительным жестом придал этому слову тот особый смысл, который оно утратило в наши дни. — У старинных фамилий бывают иногда крепкие отпрыски. Он вернулся из той страны, где бывшим, говорят, не очень сладко живется, а люди, видите ли, как иные плоды, — дозревают на соломе. Если он ловкий малый, то нам не скоро удастся изловить его. Он сумел выставить против наших вольных дружин свои летучие отряды и свести на нет усилия правительства. Если у роялистов сжигают деревню, он сжигает две деревни у республиканцев. Действует он на огромном пространстве, и мы вынуждены употреблять против него значительные силы, а как раз сейчас у нас нет лишних войск!.. О, он понимает дело.

— Он губит родину, — громко сказал Жерар, прерывая капитана.

— Ну что ж! — возразил дворянин. — Если его смерть — избавление для родины, расстреляйте его поскорее.

Он глубоким взглядом посмотрел на мадмуазель де Верней, испытывая ее сердце, и тогда произошла одна из тех немых сцен, которые почти невозможно передать словами, — столько в них острой драматичности и тонких мгновенных оттенков. Опасность делает человека интересным. Если вопрос идет о смерти, то даже самый низкий преступник всегда вызывает некоторую жалость. Хотя мадмуазель де Верней и была уверена, что возлюбленный, отвергший ее, — опасный вождь шуанов, она все же не хотела, чтобы казнь подтвердила это. В ней заговорило совсем иное любопытство. Она предпочла верить или сомневаться, в зависимости от течения своей страсти, и принялась играть с опасностью. Взглядом, исполненным коварной насмешки и торжества, она указывала молодому главарю мятежников на солдат, как на образ грозившей ему опасности; ей нравилось жестоко напоминать ему, что его жизнь зависит от одного ее слова, и, казалось, ее губы уже шевелятся, чтобы произнести это слово. Подобно дикарям Америки, она вопрошала взглядом каждую черточку на лице врага, привязанного к столбу, и грациозно размахивала томагавком, наслаждаясь своей безвредной местью, карая оскорбителя, как женщина, которая все еще любит.

— Будь у меня такой сын, как у вас, сударыня, — сказала она явно испуганной незнакомке, — я надела бы траур с того дня, как отдала бы его на волю опасной судьбы.

Она не получила ответа. Раз двадцать она поворачивала голову к офицерам и внезапно оглядывалась на г-жу дю Га, но не могла уловить, чтобы эта женщина и Молодец обменялись потаенным знаком, подтверждавшим их интимную близость, которую она подозревала и в которой ей так хотелось усомниться. Женщины любят колебаться в борьбе, когда в их руках жизнь или смерть противника. Молодой вождь спокойно улыбался, бестрепетно выдерживая ту пытку, какой подвергала его мадмуазель де Верней. Манеры его и выражение лица говорили, что он не страшится опасностей на своем пути, и порою он как будто говорил взглядом: «Вот случай отомстить за оскорбление, нанесенное вашему самолюбию. Воспользуйтесь им! Я буду в отчаянии, если мне придется отказаться от презрения к вам!»

Пользуясь своим выгодным положением, мадмуазель де Верней принялась рассматривать вождя шуанов с притворным высокомерием и презрительным достоинством, но в глубине сердца восхищалась его мужеством и самообладанием. Она радовалась открытию, что ее возлюбленный носит старинный титул, — эта привилегия нравится всем женщинам, — и даже испытывала какое-то удовольствие оттого, что, оказавшись защитником дела, облагороженного несчастьем, этот человек в борьбе против победоносной Республики напрягал все способности сильной души и проявлял в опасности отвагу, властно привлекающую женское сердце. Двадцать раз мадмуазель де Верней подвергала его испытанию, быть может, повинуясь тому инстинкту, который побуждает женщину играть со своей добычей, как кошка играет с пойманной мышью.

— В силу какого закона вы приговариваете шуанов к смерти? — спросила она Мерля.

— В силу декрета от четырнадцатого фруктидора сего года, коим департаменты, охваченные мятежом, объявлены вне закона; в них введены теперь военные суды, — ответил республиканец.

— Чему я обязана, что вы сейчас удостаиваете меня столь внимательного взгляда? — спросила она у молодого вождя шуанов.

— Тому чувству, которое ни один воспитанный человек не решится высказать женщине, какова бы она ни была, — тихо ответил маркиз де Монторан, наклоняясь к ней. — Довелось же нам жить в такое время, — продолжал он уже громко, — когда веселые девицы исполняют обязанности палача и даже превосходят его в искусстве играть топором...

Она пристально взглянула на Монторана, затем, восхищенная смелостью этого человека, оскорбившего ее в ту минуту, когда она в своих руках держала его жизнь, усмехнулась с нежным лукавством и сказала ему на ухо:

— У вас слишком упрямая голова, палачам она не понравится, я сохраню ее для себя.

Маркиз изумленно посмотрел долгим взглядом на эту непостижимую девушку, любовь которой торжествовала надо всем, даже над самыми тяжкими оскорблениями: за такую обиду, которую женщина никогда не простит, она мстила прощением. Глаза его стали менее суровыми, менее холодными, и выражение грусти промелькнуло в чертах его лица. Страсть его уже была сильнее, чем он думал. Мадмуазель де Верней, довольствуясь этим слабым залогом желанного примирения, ласково взглянула на него и подарила его улыбкой, подобной поцелую. Затем она откинулась к стенке кареты, решив больше не рисковать счастливой развязкой этой драмы, уверенная, что своей улыбкой она возобновила ее начало. Ведь она была так красива, так хорошо умела побеждать препятствия в любви, так привыкла играть всем и смело идти вперед наудачу. Она так любила все неожиданное, необычное, любила бури жизни!

Вскоре по приказанию маркиза карета свернула с большой дороги и направилась к Виветьеру по узкому проселку, тянувшемуся меж двух высоких откосов, засаженных яблонями, и похожему скорее на ров, чем на дорогу. Путешественники обогнали синих, и конвой медленно двинулся за каретой к старому замку, — сероватая его кровля то появлялась, то исчезала за деревьями, окаймлявшими дорогу, на которой несколько отставших солдат вязли в липкой грязи, с трудом вытаскивая из нее башмаки.

— Здорово это похоже на дорогу в рай! — воскликнул Скороход.

Благодаря опытности кучера мадмуазель де Верней довольно скоро увидела замок Виветьер. Он стоял на скалистом холме, выступавшем точно мыс между двух глубоких прудов, и пробраться к нему можно было только по узкой мощеной плотине. Часть полуострова, где находились строения и сады, на некотором расстоянии от фасада замка была защищена широким и глубоким рвом, куда спускали лишнюю воду из прудов, и, таким образом, возник настоящий остров, неприступное, драгоценное убежище для любого полководца, ибо захватить его тут врасплох можно было только с помощью измены. Когда заскрипели петли ворот и путешественники въехали под стрельчатый свод портала, разрушенного в предшествующую войну, мадмуазель де Верней высунула голову из окна кареты. От мрачных красок картины, представшей ее взорам, почти исчезли баюкавшие ее мечты о любви и обольщении. Карета въехала на широкий, почти квадратный двор, замкнутый отвесными берегами прудов. Единственным украшением этих крутояров, которые омывала вода, местами затянутая зелеными пятнами, были оголенные деревья с корявыми стволами и огромными седыми кронами, поднимавшиеся над тростником и кустарниками, словно забавные чудища. Эта уродливая изгородь, казалось, ожила и заговорила, когда с громким кваканьем запрыгали в воду лягушки, а испуганные лысухи, пробудившись от шума и стука колес, с плеском вылетели на середину прудов. Двор, окруженный высокой увядающей травой, утесником, низкорослыми деревьями и кустами растений-паразитов, исключал всякую мысль о порядке и пышности. Замок, видимо, уже давно был заброшен. Крыши осели, как будто от тяжести завладевшей ими растительности. В стенах, хотя и построенных из прочного сланца, которым изобилует Бретань, змеились трещины, и плющ цеплялся за них своими щупальцами. Замок обращен был фасадом к пруду и состоял из двух крыльев, соединенных под прямым углом высокою башней; прогнившие двери и ставни, свисавшие с петель, ржавая чугунная балюстрада и ветхие оконные рамы как будто готовы были рухнуть на землю при первом порыве бури. Холодный ветер завывал в этой развалине, а мглистый свет луны придавал ей мрачный облик огромного привидения. Лишь увидев воочию серые и синеватые краски гранитных глыб, сочетавшиеся с черными и бурыми тонами сланца, можно понять, насколько верен образ, который вызывал в зрителе этот пустой и темный остов. Щели между камнями, зияющие окна, зубчатая башня, дырявые крыши в самом деле придавали ему вид скелета, и хищные птицы, с криком слетевшие с него, добавили еще одну черту к этому смутному сходству. Высокие ели, посаженные за домом, покачивали над крышей темными своими ветвями, а некогда подстриженные тисы, украшавшие углы здания, окаймляли его траурными фестонами, словно края погребального покрова. И, наконец, форма дверей, грубые орнаменты, отсутствие стройности в архитектуре — все указывало, что это один из феодальных замков, которыми, пожалуй, по праву гордится Бретань, ибо они представляют собою на этой гаэльской земле исторические памятники туманных времен, предшествовавших установлению монархии. Слово «замок» всегда вызывало в воображении мадмуазель де Верней традиционные представления, и теперь, грациозно выпрыгнув из кареты, она с ужасом смотрела на эту картину, поразившую ее зловещим своим характером, и раздумывала в одиночестве, как ей поступить. Франсина услышала, как с облегчением вздохнула г-жа дю Га, чувствуя себя в безопасности от синих; бедная девушка невольно вскрикнула, когда ворота захлопнулись и она оказалась запертой в крепости, воздвигнутой самой природой. Монторан бросился к мадмуазель де Верней, угадав, какие мысли ее беспокоят.