Подросток - Федор Достоевский Страница 34

Он вошел очень довольный собой, так довольный, что и нужнымне нашел скрыть свое расположение. Да и вообще он привык перед нами, впоследнее время, раскрываться без малейшей церемонии, и не только в своемдурном, но даже в смешном, чего уж всякий боится; между тем вполне сознавал,что мы до последней черточки всё поймем. В последний год он, по замечаниюТатьяны Павловны, очень опустился в костюме: одет был всегда прилично, но встаром и без изысканности. Это правда, он готов был носить белье по два дня,что даже огорчало мать; это у них считалось за жертву, и вся эта группапреданных женщин прямо видела в этом подвиг. Шляпы он всегда носил мягкие,широкополые, черные; когда он снял в дверях шляпу — целый пук его густейших, нос сильной проседью волос так и прянул на его голове. Я любил смотреть на еговолосы, когда он снимал шляпу.

— Здравствуйте; все в сборе; даже и он в том числе? Слышалего голос еще из передней; меня бранил, кажется?

Один из признаков его веселого расположения — это когда онпринимался надо мною острить. Я не отвечал, разумеется. Вошла Лукерья с целымкульком каких-то покупок и положила на стол.

— Победа, Татьяна Павловна; в суде выиграно, а апеллировать,конечно, князья не решатся. Дело за мною! Тотчас же нашел занять тысячу рублей.Софья, положи работу, не труди глаза. Лиза, с работы?

— Да, папа, — с ласковым видом ответила Лиза; она звала егоотцом; я этому ни за что не хотел подчиниться.

— Устала?

— Устала.

— Оставь работу, завтра не ходи; и совсем брось.

— Папа, мне так хуже.

— Прошу тебя… Я ужасно не люблю, когда женщины работают,Татьяна Павловна.

— Как же без работы-то? Да чтобы женщина не работала!..

— Знаю, знаю, все это прекрасно и верно, и я заранеесогласен; но — я, главное, про рукоделья. Представьте себе, во мне это,кажется, одно из болезненных или, лучше, неправильных впечатлений детства. Всмутных воспоминаниях моего пяти-шестилетнего детства я всего чаще припоминаю —с отвращением конечно — около круглого стола конклав умных женщин, строгих исуровых, ножницы, материю, выкройки и модную картинку. Все судят и рядят, важнои медленно покачивая головами, примеривая и рассчитывая и готовясь кроить. Всеэти ласковые лица, которые меня так любят, — вдруг стали неприступны; зашали я,и меня тотчас же унесут. Даже бедная няня моя, придерживая меня рукой и неотвечая на мои крики и теребенья, загляделась и заслушалась точно райскойптицы. Вот эту-то строгость умных лиц и важность перед начатием кройки — мнепочему-то мучительно даже и теперь представить. Татьяна Павловна, вы ужаснолюбите кроить! Как это ни аристократично, но я все-таки больше люблю женщинусовсем не работающую. Не прими на свой счет, Софья… Да где тебе! Женщина и безтого великая власть. Это, впрочем, и ты знаешь, Соня. Как ваше мнение, АркадийМакарович, наверно, восстаете?

— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, чтоженщина — великая власть, хотя не понимаю, зачем вы связали это с работой? Ачто не работать нельзя, когда денег нет, — сами знаете.

— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая таквся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мерехоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, какюноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так поверишь ли, другмой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!

— Отдых, может быть, а не праздность.

— Нет, именно праздность, полное ничегонеделание; в томидеал! Я знал одного вечного труженика, хоть и не из народа; он был человекдовольно развитой и мог обобщать. Он всю жизнь свою, каждый день может быть,мечтал с засосом и с умилением о полнейшей праздности, так сказать, доводяидеал до абсолюта — до бесконечной независимости, до вечной свободы мечты ипраздного созерцания. Так и было вплоть, пока не сломался совсем на работе;починить нельзя было; умер в больнице. Я серьезно иногда готов заключить, что онаслаждениях труда выдумали праздные люди, разумеется из добродетельных. Этоодна из «женевских идей» конца прошлого столетия. Татьяна Павловна, третьегодня я вырезал из газеты одно объявление, вот оно (он вынул клочок из жилетногокармана), — это из числа тех бесконечных «студентов», знающих классическиеязыки и математику и готовых в отъезд, на чердак и всюду. Вот слушайте:«Учительница подготовляет во все учебные заведения (слышите, во все) и даетуроки арифметики», — одна лишь строчка, но классическая! Подготовляет в учебныезаведения — так уж конечно и из арифметики? Нет, у ней об арифметике особенно.Это — это уже чистый голод, это уже последняя степень нужды. Трогательна тутименно эта неумелость: очевидно, никогда себя не готовила в учительницы, давряд ли чему и в состоянии учить. Но ведь хоть топись, тащит последний рубль вгазету и печатает, что подготовляет во все учебные заведения и, сверх того,дает уроки арифметики. Per tutto mondo e in altri siti. [25]