Сага о Певзнерах - Анатолий Алексин Страница 33

С весьма нетипичным для провинциальной девочки негодованием и решимостью Нелли отвергала все домогательства. Она старалась ненароком довести до сведения Афанасьева, что ее домогаются, а она отвергает. Но на эти сведения Ваня не реагировал. Она сохраняла верность возлюбленному, которого не было. Была лишь ее любовь — неразделенная и одинокая.

Впервые услышав фамилию «Крысовская», молодой Иван Васильевич ухмыльнулся. Не теряя ни часа, она помчалась в милицию, невинно, на расстоянии обворожила майора — и, изменив всего одну букву, радикально преобразила звучание фамилии и её смысл. Крысовскую заменила Красовская… Но изменение представлений о жизни происходило медленней — и не в направлении красы, как фамилия, а в сторону ожесточения.

Не по-женски волевая и не по-актерски сосредоточенная на одном чувстве, она вступила в битву за существование. Но не вообще, а в искусстве.

Нелли сообразила, что в стране, где ей довелось жить, защититься можно с помощью либо покровителей, либо политики. Она предпочла политику.

«Политика, политика». Ее многообещающие объятия Нелли обменяла бы только на объятия Афанасьева. Но Ваня Афанасьев на ее объятия не претендовал, а другим претендентам она отважилась наносить поражения на том фронте, где они привыкли к легким победам.

Ей предстояло сделаться или «подстилкой», или стервой. Она и тут предпочла второе, объединив политику со стервозностью, поскольку они стыковались закономерно и органично. Красовская стала энергично избираться и выдвигаться. Достигнув общественного положения, с высоты которого она могла преподать урок самонадеянным знаменитостям, Нелли такой урок преподала.

На каком-то собрании, где, словно расталкивая друг друга, все наперегонки, взахлеб размышляли о нравственности и морали, без которых, естественно, не мыслили себе жизни в искусстве, Нелли Красовская заговорила о нравах конкретно, заставив многих похолодеть. Кто-то даже захлопнул форточку. С прямолинейностью, чуждой искусству, но близкой политике, она поведала о горестных разочарованиях «одной из своих юных подруг». Все стали лихорадочно припоминать, с кем дружит Красовская, но никого не припомнили. Подруга же эта, которую не опознали, оказывается, жаловалась Красовской. И, пробиваясь сквозь плач, говорила:

— Как только меня пригласили сниматься, я сразу же поняла, что, ради своего будущего, должна буду отдаться режиссеру-постановщику, но не предполагала, что надо будет отдаться всем: оператору — чтобы он разглядел, как меня лучше снимать; гримеру — чтобы он определил, какая косметика и какие краски мне больше к лицу.

«О времена! О нравы!..» — воскликнул когда-то классик.

Нелли воскликнула: «О нравы!» — ибо о своих временах политика всегда высокого мнения.

На том собрании Нелли, во-первых, дала понять, что у нее ищут защиты, как у общественной власти. А во-вторых, привела в молчаливый внутренний трепет тех, от кого зависела ее будущность. Нелли Красовскую стали бояться.

Она бы обменяла страх на любовь. Но только на любовь Афанасьева. Он же предложил ей вместо любви роль в учебном спектакле «Три мушкетера». Он приметил, что обаяние у нее «отрицательное». И это оказалось положительным в том смысле, что она стала общаться с ним на репетициях, где не восхититься им было выше возможностей… Во всяком случае, женских!

Афанасьев был начинающим постановщиком, студентом режиссерского факультета. «Но ведь музыканты-студенты, — вспомнила Нелли, — бывают и виртуозами, завоевывают призовые места на международных конкурсах». Нелли не сомневалась, что, если б организовали такой же режиссерский конкурс, Ваня Афанасьев тоже стал бы лауреатом.

Что произошло бы на несостоявшемся конкурсе с Ваней, неизвестно, а она, при помощи Афанасьева и Александра Дюма, наконец-то завоевала тот актерский триумф, о котором мечтала. Заодно Миледи вторглась в ее характер. Сценическое амплуа стало ее амплуа и вне сцены.

Афанасьев полюбил ее… как актрису. И через годы пригласил в театр, главным режиссером которого стал. Он был доволен, что Красовская всегда «соответствовала образу», ее собственного образа не замечая.

А потом пригласил Нелли, ставшую уже Нелли Рудольфовной, и в Театральное училище. Тогда он еще не знал, не догадывался, что часто нас изгоняют именно те, кого мы приглашаем.

Но прежде чем любовь превратилась — или, по словам Игоря, «трансформировалась» — в ненависть, Нелли Рудольфовна пыталась от своей страсти спастись. Она старалась оттолкнуться от Ивана Васильевича, а судьба их все время сталкивала: в институте, театре, училище.

Она стремилась всеми способами «оторваться» от Афанасьева… Как раньше стремилась оторвать его от семьи. Оказалось все же, что силы нашлись… но у Даши.

Не только это, однако, сделало Нелли Рудольфовну антисемиткой. Давно узнала она, что жена Ивана Васильевича — как выражалась Нелли Рудольфовна, «дешево популярная» — хоть по отцу и по сцене была Никодимовой, но по матери Кушнер.

«Они отбирают у нас любимых», — сказала себе Красовская.

А тут еще Певзнер… Вот из-за кого, оказывается, осталась она старой девой!

— А если б дорогу ей перешла Сидорова или Петрова? Тогда бы она осталась не старой девой, а молодой! — высказался Абрам Абрамович. — Нет, на этой земле евреи необходимы. Иначе все несказанно усложнится: исчезнут объяснения бед и несчастий. А беды необъясненные (значит, и неоправданные!) становятся трижды бедами. Так что евреями здесь надо бы дорожить. Простите, что повторяюсь. Правда, «истина от повторения истиной быть не перестает», как сказал один из великих. Кто точно — не помню.

— Чтобы спектакль потрясал, на роль соблазнительницы из наших выпускниц назначаю только и только Певзнер, — объявила на художественном совете Красовская. — Здесь все совпадает: и внешние данные, и национальность… и остальное. Вы меня понимаете? Эта роль ей сродни: она будет играть себя. Или нечто себе подобное. — Красовская заменила прямую линию ломаной. — Нечто подобное… Одним словом, Певзнер!

Дарьей она сестру ни разу не называла.

Талант может быть честным, а может быть и порочным. Все равно он остается талантом. Но в первом случае — это счастье, а во втором — злосчастье.

Пьеса «Злодейка» была написана рукой, искусно владевшей пером. Но она могла бы не менее ловко владеть топором или кастетом.

— Не сомневаюсь, найдутся такие, которые спросят: «А почему в пьесе «Злодейка» злодейкой оказывается еврейка?», — закончив деловой разговор, раскованно размышляла Нелли Рудольфовна. — Злодейка, еврейка… Даже рифмуется. И рифма кого-то обеспокоит. Но я задам встречный вопрос: а если б злодейкой оказалась русская, на ее национальности заострили бы внимание?

— На ее бы не заострили, а на Дашиной заострят, — прокомментировал Анекдот, когда все, что происходило на художественном совете, дошло до нашего дома.

Но Красовская развивала свои доказательства, как говорят в математике, «от противного». От очень противного!..