Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд Страница 33

— Вы мне помогли понять себя, Гарри, — сказал он тихо, совздохом, в котором чувствовалось облегчение. — Мне и самому так казалось, номеня это как-то пугало, и я не все умел себе объяснить. Как хорошо вы менязнаете! Но не будем больше говорить о случившемся. Это было удивительноепереживание — вот и все. Не знаю, суждено ли мне в жизни испытать ещечто-нибудь столь же необыкновенное.

— У вас все впереди, Дориан. При такой красоте для вас нетничего невозможного.

— А если я стану изможденным, старым, сморщенным? Что тогда?

— Ну, тогда, — лорд Генри встал, собираясь уходить. — Тогда,мой милый, вам придется бороться за каждую победу, а сейчас они сами плывут квам в руки. Нет, нет, вы должны беречь свою красоту. Она нам нужна. В наш веклюди слишком много читают, это мешает им быть мудрыми, и слишком много думают,а это мешает им быть красивыми. Ну, однако, вам пора одеваться и ехать в клуб.Мы и так уже опаздываем.

— Лучше я приеду прямо в оперу, Гарри. Я так устал, что мнене хочется есть. Какой номер ложи вашей сестры?

— Кажется, двадцать семь. Она в бельэтаже, и на дверях выпрочтете фамилию сестры. Но очень жаль, Дориан, что вы не хотите со мнойпообедать.

— Право, я не в силах, — сказал Дориан устало. — Я вамочень, очень признателен, Гарри, за все, что вы сказали. Знаю, что у меня нетдруга вернее. Никто не понимает меня так, как вы.

— И это еще только начало нашей дружбы, — подхватил лордГенри, пожимая ему руку. — До свиданья. Надеюсь увидеть вас не позднее половиныдесятого. Помните — поет Патти.

Когда лорд Генри вышел и закрыл за собой дверь, Дорианпозвонил, и через несколько минут появился Виктор. Он принес лампы и опустилшторы. Дориан с нетерпением дожидался его ухода. Ему казалось, что слугасегодня бесконечно долго копается.

Как только Виктор ушел, Дориан Грей подбежал к экрану иотодвинул его. Никаких новых перемен в портрете не произошло. Видно, весть осмерти Сибилы Вэйн дошла до него раньше, чем узнал о ней он, Дориан. Этотпортрет узнавал о событиях его жизни, как только они происходили. И злобнаяжестокость исказила красивый рот в тот самый миг, когда девушка выпила яд. Или,может быть, на портрете отражаются не деяния живого Дориана Грея, а только то,что происходит в его душе? Размышляя об этом, Дориан Грей спрашивал себя: ачто, если в один прекрасный день портрет изменится у него на глазах? Он и желалэтого, и содрогался при одной мысли об этом.

Бедная Сибила! Как все это романтично! Она часто изображаласмерть на сцене, и вот Смерть пришла и унесла ее. Как сыграла Сибила этупоследнюю страшную сцену? Проклинала его, умирая? Нет, она умерла от любви кнему, и отныне Любовь будет всегда для него святыней. Сибила, отдав жизнь, всеэтим искупила. Он не станет больше вспоминать, сколько он из-за нее выстрадал втот ужасный вечер в театре. Она останется в его памяти как дивный трагическийобраз, посланный на великую арену жизни, чтобы явить миру высшую сущностьЛюбви. Дивный трагический образ? При воспоминании о детском личике Сибилы, обее пленительной живости и застенчивой грации Дориан почувствовал на глазахслезы. Он торопливо смахнул их и снова посмотрел на портрет.

Он говорил себе, что настало время сделать выбор. Или выборуже сделан? Да, сама жизнь решила за него — жизнь и его безграничный интерес кней. Вечная молодость, неутолимая страсть, наслаждения утонченные и запретные,безумие счастья и еще более исступленное безумие греха — все будет ему дано,все он должен изведать! А портрет пусть несет бремя его позора — вот и все.

На миг он ощутил боль в сердце при мысли, что прекрасноелицо на портрете будет обезображено. Как-то раз он, дурашливо подражаяНарциссу, поцеловал — вернее, сделал вид, что целует эти нарисованные губы,которые сейчас так зло усмехались ему. Каждое утро он подолгу простаивал передпортретом, любуясь им. Иногда он чувствовал, что почти влюблен в него. Инеужели же теперь каждая слабость, которой он, Дориан, поддастся, будетотражаться на этом портрете? Неужели он станет чудовищно безобразным и егопридется прятать под замок, вдали от солнца, которое так часто золотило егочудесные кудри? Как жаль! Как жаль!

Одну минуту Дориану Грею хотелось помолиться о том, чтобыисчезла эта сверхъестественная связь между ним и портретом. Перемена в портретевозникла потому, что он когда-то пожелал этого, — так, быть может, после новоймолитвы портрет перестанет меняться?

Но… Разве человек, хоть немного узнавший жизнь, откажется отвозможности остаться вечно молодым, как бы ни была эфемерна эта возможность икакими бы роковыми последствиями она ни грозила? Притом — разве этодействительно в его власти? Разве и в самом деле его мольба вызвала такуюперемену? Не объясняется ли эта перемена какими-то неведомыми законами науки?Если мысль способна влиять на живой организм, так, быть может, она оказываетдействие и на мертвые, неодушевленные предметы? Более того, даже без участиянашей мысли или сознательной воли не может ли то, что вне нас, звучать в унисонс нашими настроениями и чувствами, и атом — стремиться к атому под влияниемкакого-то таинственного тяготения или удивительного сродства?.. Впрочем, не всели равно, какова причина?

Никогда больше он не станет призывать на помощь какие-тострашные, неведомые силы. Если портрету суждено меняться, пусть меняется. Зачемтак глубоко в это вдумываться?

Ведь наблюдать этот процесс будет истинным наслаждением!Портрет даст ему возможность изучать самые сокровенные свои помыслы. Портретстанет для него волшебным зеркалом. В этом зеркале он когда-то впервыепо-настоящему увидел свое лицо, а теперь увидит свою душу. И когда для егодвойника на полотне наступит зима, он, живой Дориан Грей, будет все ещеоставаться на волнующе-прекрасной грани весны и лета. Когда с лица на портретесойдут краски и оно станет мертвенной меловой маской с оловянными глазами, лицоживого Дориана будет по-прежнему сохранять весь блеск юности. Да, цвет егокрасоты не увянет, пульс жизни никогда не ослабнет. Подобно греческим богам, онбудет вечно сильным, быстроногим и жизнерадостным. Не все ли равно, что станетсяс его портретом? Самому-то ему ничто не угрожает, а только это и важно.

Дориан Грей, улыбаясь, поставил экран на прежнее место передпортретом, и пошел в спальню, где его ждал камердинер. Через час он был уже вопере, и лорд Генри сидел позади, облокотясь на его кресло.