Выстрел - Анатолий Рыбаков Страница 31

Чем он располагает? Ничем, в сущности. История с вагоном? Маловато. И все же среди бесчисленных лиц, мелькавших в ту ночь на лестнице, пораженных, взволнованных, испуганных, лицо Навроцкого было единственным, исполненным затаенной тревоги, внутреннего напряжения, готовности к любой неожиданности. Воспоминание об этом лице укрепляло Мишу в его уверенности больше, чем все другое. Опять психология? Ну и пусть.

С чего начинать? Кого он знает из окружения Навроцкого? Только Юру. Но Юра ничего не скажет, верный паж. Продался за ресторанную похлебку, за бефстроганов и кофе со сливками. Не с него надо начинать.

Начинать надо с Андрея Зимина и Леньки Панфилова. Витьку они будут защищать, выгораживать, и все же могут обнаружиться какие то подробности, что то существенное в пользу Витьки. А все, что в пользу Витьки, то против Навроцкого. И говорить больше не с кем, надо говорить с ними.

Шныра и Фургон дежурили в бригаде распределения, и Миша отправился на кухню.

Нагретым кухонным ножом Кит ловко разрезал круг масла на одинаковые кубики. Виртуоз, ничего не скажешь! Человек, нашедший свое призвание.

Шныра и Фургон чистили картошку.

– Потоньше срезайте кожуру, который раз вам говорю! – выговаривал им Кит.

– Картофельная каторга! – пробормотал Шныра с отвращением.

Миша попросил Кита отпустить Фургона.

– Так ведь ужин скоро накрывать, – ответил Кит недовольно.

– На несколько минут всего. Идем, Андрей!

Они вышли на школьный двор, уселись в тени высокого тополя.

– Андрей, как ты думаешь, Витька виноват в том, что случилось с твоим отцом?

– Откуда я знаю? Я не видел, кто убил папу.

– А кто украл портфель?

– Я спал, когда его украли.

– И не слыхал, как кто то забрался в квартиру и унес портфель?

– Не слыхал.

– А как портфель очутился на чердаке?

Вместо ответа Фургон пожал плечами, губы у него задрожали.

«Мучаю ребенка», – подумал Миша.

– Слушай, Андрей, – сказал Миша, – твоего отца убил негодяй, мерзавец. Неужели ты будешь его защищать?

– Но ведь я ничего не знаю! Меня и следователь вызывал, и мама спрашивала. А что я знаю? Я спал. Я не видел, кто стрелял.

– Но сам ты как думаешь: Витька виноват?

Андрей молчал.

– Что же ты молчишь? Ты его боишься? Кого ты боишься?

– Никого я не боюсь, – ответил Андрей, потупившись.

– Ну, так говори!

– Ничего я не знаю. И про Витьку не знаю: он украл или нет – не знаю.

– А зачем ты с ним водился?

– Я не с ним, а со Шнырой, а уж потом вместе…

– Что вместе?

– Ну, были вместе.

– А револьвер ты видел у Витьки?

– Нет.

– Честное слово?

– Честное слово!

Миша смотрел на Фургона. Не может быть, чтобы врал, не похож на лгуна, неуклюжий, добродушный мальчишка, ничего в нем нет воровского, блатного, ничего хитрого, лукавого.

Все же Миша переспросил:

– Значит, у него не было револьвера?

– Я не знаю: был или не был. Только я не видел, он мне не показывал.

– А ты говорил кому нибудь, что твои уйдут в театр?

– Никому не говорил. Я сам не знал, что они пойдут. Меня позвали со двора, сказали: уходим, оставайся дома, ложись спать. Я и лег.

– Хорошо. А во второй раз? Ты знал, что твои собираются на дачу?

– Знал.

– Говорил кому нибудь?

– Чего?

– Что твои уезжают на дачу, говорил кому нибудь?

– Нет…

Андрей вдруг осекся, растерянно посмотрел на Мишу…

От Миши это не ускользнуло.

– Сказал кому нибудь, вспомни! Это очень важно.

Андрей снова потупился, потом тихо проговорил:

– Витьке сказал.

– Значит, Витька знал, что твои уезжают на дачу?

– Знал, – прошептал Андрей.

– Зачем ты ему сказал?

– Сказал…

– Он спрашивал тебя?

– Нет.

– Зачем же ты сказал?

– Витька нам говорит: поедем в воскресенье на Дорогомиловское кладбище синичек ловить. А я ответил: не могу я, наши в субботу уезжают на дачу и мне велели сидеть дома. Вот так он и узнал про дачу.

– Кто при этом был?

– Ну, кто… Я, Шныра, Паштет, Белка.

Черт возьми, все сложнее, чем он думал!

– Слушай меня внимательно, Андрей! Ничего и никого не бойся. Скажи мне правду, Витька брал портфель?

Андрей, потупившись, молчал.

– Из тебя все приходится вытаскивать клещами.

– Все говорят, что украл.

– И убил он?

– Все говорят, что убил.

– А ты, ты как думаешь?

– Я не верю, – прошептал Андрей.

Итак, Витька знал, что Зимины уезжают на дачу, и, конечно, видел, как они уходили в театр. В обоих случаях ему было точно известно, что никого, кроме Андрея, дома нет.

Серьезная улика. Многое меняет.

Неужели правы эти таинственные «все», а он не прав?

Может быть, неприязнь к Навроцкому мешает ему быть объективным? Он настолько уверовал в его виновность, что не видит фактов, уличающих Витьку, не хочет их видеть, игнорирует. И Фургон недоговаривает. Кого он боится? Шныру? Паштета? Белку? Главный у них, после Витьки, безусловно, Шныра, правая рука атамана. Андрей под его покровительством, под его влиянием. Не его ли боится Андрей?

Миша проводил Фургона на кухню и позвал Шныру. Тот не стал ожидать разрешения Кита, скинул фартук, с отвращением отбросил нож и вышел с Мишей во двор.

В отличие от Фургона, Шныра категорически объявил:

– Никакого портфеля Витька не брал, а уж убивать… Никого не убивал.

– Как это ты можешь утверждать? Ты все его дела знаешь?