Дневник любви - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 31

— О, этого можешь не бояться, — успокоил меня дядя. — Женщине, не владеющей ни одним славянским языком, всех наших фамилий не только не запомнить, но даже и не произнести. Я уже не раз в этом убеждался.

— Но это она писала Яцеку, и писала на чистейшем польском языке.

Дядя кивнул головой.

— Это для меня еще нерешенная загадка. Я уверен, что писала или она, или какая-то особа, знающая польский язык. Если она сама, то я скорее склонен предположить, что она переписала текст с чужой рукописи, просто копируя буквы и не понимая смысла. Для меня вполне очевидно одно: польского языка она не знает. Я проделал множество экспериментов. Например, сидя в ресторане, делал вид, что плохо понял ее, и заказывал кельнеру совсем другое. Или же неожиданно вставлял польское слово, или же в беседе, которая велась при ней, говорил что-то о ней. Я не могу не верить своему опыту. Ни разу в ее взгляде, поведении или выражении лица не было заметно ни малейшей реакции. Она не может знать польского языка. Это для меня бесспорная истина.

Я задумалась и покачала головой.

— И все же для меня остается непонятным, почему она писала Яцеку по-польски… Если ей пришлось доставить себе столько хлопот, копируя чье-то письмо, почему она просто-напросто не написала письмо на английском или французском языке, которым хорошо владеет? Ведь она должна знать, что Яцек также их понимает. Нет, дядюшка, все это дело кажется мне загадочнее и сложнее, чем вам. И вообще, в мире происходят вещи слишком сложные и неожиданные…

Мне очень хотелось рассказать дяде, о своих неприятностях в связи со злосчастным Тоннором. Однако пришлось промолчать.

Дядя согласился, что все это выглядит весьма подозрительно. Я видела, что он серьезно встревожился. Это очень поколебало мою веру в него.

Я вернулась домой в подавленном состоянии. А тут еще узнала от Яцека, что он в ближайшее время будет очень занят. В Польшу приезжает маршал Геринг. Он несколько дней пробудет в Варшаве, а затем поедет на охоту в Беловежи. Мы будем присутствовать на рауте в министерстве и на приеме в немецком консульстве.

Интересно, узнает ли меня Геринг. Когда я в прошлом году познакомилась с ним в Берлине, он очень долго со мной разговаривал и был удивительно мил. Если пойду в посольство, нужно будет сделать гладкую прическу. Они там любят, чтобы женщины выглядели поскромнее. Яцек, кажется, должен будет ехать с ними в Беловежи.

Яцек был немногословен, но я поняла, что этот визит Геринга чрезвычайно важен. Речь идет якобы об Австрии — чтобы мы не препятствовали ей объединиться с Германией. Тогда немцы не будут препятствовать нам в нашем продвижении к Балтийскому побережью. Лично я не понимаю, почему бы мы должны были им препятствовать. Я никогда не чувствовала к венцам никакой неприязни. Очень милые, веселые люди. Я нигде так не развлекалась, как в Вене.

Я пыталась выяснить у Яцека, почему у нас придают такое значение Балтике. Ну понятно, что морская торговля, Гдыня, что с экономической точки зрения это имеет большое значение. Но если говорить об обществе, то оно не будет иметь с того почти никакой пользы. Редко выпадает такой год, чтобы на польском побережье можно было высидеть два месяца. Вода очень холодная, часто идут дожди, о каком-либо комфорте кроме Юраты нечего и мечтать, а в той же Юрате ужасное общество. Одна плутократия низшего сорта.

Я, как можно старательнее, пыталась убедить Яцека, чтобы он, пользуясь присутствием Геринга, подсказал ему такую идею: пусть они за наше согласие на аншлюс лучше дадут нам выход к Черному морю. Где-то между Румынией и Россией наверняка есть местечко, где мы могли бы найти такой выход. Правда, Яцек делал вид, будто смеется над моим предложением, но мне кажется, что эта идея ему понравилась.

В конце концов, я не остановлюсь на Яцеке. Сегодня же поговорю об этом на приеме у пани Собанской.

У меня столько своих забот, а тут еще приходится ломать себе голову над будущим государства.

Вторник

Боже мой, что мне теперь делать? Как поступить? Если я сделаю так, как велит мне совесть, — совершу преступление. Если так, как велит долг — совершу подлость, да еще и подлость по отношению к человеку, который не только никогда не причинил мне ничего плохого, но и любит меня так искренне и глубоко.

Утром с почты принесли посылку. Я была очень удивлена по двум причинам. Во-первых, посылка была продовольственная, а во-вторых, ее прислала из Ковеля какая-то неизвестная мне Зофья Патрич. Это меня так заинтриговало, что я решила открыть ее сама. Но еще больше удивилась, когда я обнаружила внутри две ощипанные курицы. Я уже хотела позвать Юзефа, чтобы он забрал их на кухню, как вдруг увидела под той гадостью конверт. Сердце мое забилось сильнее. Я уже знала, что это от Роберта. И не ошиблась.

Я долго колебалась, не зная, что с ним делать (с тем конвертом). Адреса на нем не было. Я еще раз посмотрела на обертку. Адрес, бесспорно, писал кто-то другой. Какая-то женщина с неразборчивым почерком. Да еще и противным химическим карандашом.

Вдобавок от кур пахло сырым мясом или они просто были несвежие. Мне стало дурно. Я оставила их в столовой и заперлась в своей комнате.

Конечно, я имела право вскрыть конверт. Ни майор, ни полковник не могут предъявить мне никаких претензий. Разве могла я подумать, что это от Роберта? Какой бы мужчина послал даме из высшего света дохлых кур?

Я разорвала конверт, и из него выпал ключик. Маленький изящный ключик. Кроме него, внутри было какое-то удостоверение и письмо. Поскольку я еще не знаю, как поступлю и что со всем этим сделаю, а письмо это едва ли не лучшее из всех, которые я когда-либо получала, то я переписываю его сюда.

«Ганка!

Это ужасно, когда мужчина, даже очень сильный мужчина, должен протягивать руку за помощью к женщине, которую стремился бы защитить от любой опасности, от всего, что могло бы поразить ее весьма деликатное воображение, нарушить ее покой, внести диссонанс в ее беззаботные дни.

Я впадаю в отчаяние, когда думаю, что должен это сделать, и ничто в мире не оправдывает меня, даже то, что я так сильно, так безумно тебя люблю. Скорее это можно считать еще одним камнем, который падает на мою бедную голову и мою изуродованную жизнь. Я вынужден так поступить.

А теперь выслушай меня. Совершенно неожиданно меня постигло несчастье. Несчастье, глубины которого я еще сам не могу осознать. Мне пришлось внезапно бежать из Варшавы, чтобы спасти свою жизнь. Я не смог взять даже дорожный несессер. Даже деньги. Только благодаря случайным людям я еще не умер от голода. А что со мной будет завтра или через час — не могу предсказать.

А тут еще любовь, которая сжигает мое сердце, эта огромная и безнадежная тоска по тебе. Любовь, которую я должен подвергнуть такому страшному испытанию. Я знаю, что ты мне не откажешь. Но вместе с тем знаю и то, что подвергаю тебя, тебя единственную, мое самое дорогое сокровище, на возможные неприятности. Поэтому прошу тебя, будь как можно осторожнее. Заклинаю тебя, пусть никто не узнает об этом письме ни слова.