Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский Страница 30

– Да, он наш искренний друг, и мы должны быть все вместе! –отвечала с глубоким чувством Наташа. Бедненькая! Она так и засияла от радости,когда увидела, что князь не забыл подойти ко мне. Как она любила меня!

– Я встречал много поклонников вашего таланта, – продолжалкнязь, – и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно будетузнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, КатеринаФедоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне вудовольствии представить вас этим дамам.

– Мне очень лестно, хотя теперь я мало имею знакомств...

– Но мне вы дадите ваш адрес! Где вы живете? Я буду иметьудовольствие...

– Я не принимаю у себя, князь, по крайней мере в настоящеевремя.

– Но я, хоть и не заслужил исключения... но...

– Извольте, если вы требуете, и мне очень приятно. Я живу в-м переулке, в доме Клугена.

– В доме Клугена! – вскричал он, как будто чем-топораженный. – Как! Вы... давно там живете?

– Нет, недавно, – отвечал я, невольно в него всматриваясь. –Моя квартира сорок четвертый номер.

– В сорок четвертом? Вы живете... один?

– Совершенно один.

– Д-да! Я потому... что, кажется, знаю этот дом. Темлучше... Я непременно буду у вас, непременно! Мне о многом нужно переговорить свами, и я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать меня. Видите, япрямо начинаю с просьбы. Но до свидания! Еще раз вашу руку!

Он пожал руку мне и Алеше, еще раз поцеловал ручку Наташи ивышел, не пригласив Алешу следовать за собою.

Мы трое остались в большом смущении. Все это случилось такнеожиданно, так нечаянно. Все мы чувствовали, что в один миг все изменилось иначинается что-то новое, неведомое. Алеша молча присел возле Наташи и тихоцеловал ее руку. Изредка он заглядывал ей в лицо, как бы ожидая, что онаскажет?

– Голубчик Алеша, поезжай завтра же к Катерине Федоровне, –проговорила наконец она.

– Я сам это думал, – отвечал он, – непременно поеду.

– А может быть, ей и тяжело будет тебя видеть... каксделать?

– Не знаю, друг мой. И про это я тоже думал. Я посмотрю...Увижу... так и решу. А что, Наташа, ведь у нас все теперь переменилось, – неутерпел не заговорить Алеша.

Она улыбнулась и посмотрела на него долгим и нежнымвзглядом.

– И какой он деликатный. Видел, какая у тебя беднаяквартира, и ни слова...

– О чем?

– Ну... чтоб переехать на другую... или что-нибудь, –прибавил он, закрасневшись.

– Полно, Алеша, с какой же бы стати!

– То-то я и говорю, что он такой деликатный. А как хвалилтебя! Я ведь говорил тебе... говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать!А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают! Да что ж, яведь и в самом деле такой.

– Ты ребенок, да проницательнее нас всех. Добрый ты, Алеша!

– А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне. Как это? Непонимаю. А знаешь что, Наташа. Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чемсвет у тебя буду.

– Поезжай, поезжай, голубчик. Это ты хорошо придумал. Инепременно покажись ему, слышишь? А завтра приезжай как можно раньше. Теперь ужне будешь от меня по пяти дней бегать?– лукаво прибавила она, лаская еговзглядом. Все мы были в какой-то тихой, в какой-то полной радости.

– Со мной, Ваня? – крикнул Алеша, выходя из комнаты.

– Нет, он останется; мы еще поговорим с тобой, Ваня. Смотриже, завтра чем свет!

– Чем свет! Прощай, Мавра!

Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорилкнязь, все подслушала, но многого не поняла. Ей бы хотелось угадать ирасспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тожедогадывалась, что многое изменилось.

Мы остались одни. Наташа взяла меня за руку и нескольковремени молчала, как будто ища, что сказать.

– Устала я! – проговорила она наконец слабым голосом. –Слушай: ведь ты пойдешь завтра к нашим?

– Непременно.

– Маменьке скажи, а ему не говори.

– Да я ведь и без того никогда об тебе с ним не говорю.

– То-то; он и без того узнает. А ты замечай, что он скажет?Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня заэтот брак? Нет, не может быть!

– Все должен уладить князь, – подхватил я поспешно. – Ондолжен непременно с ним помириться, а тогда и все уладится.

– О боже мой! Если б! Если б! – с мольбою вскричала она.

– Не беспокойся, Наташа, все уладится. На то идет.

Она пристально поглядела на меня.

– Ваня! Что ты думаешь о князе?

– Если он говорил искренно, то, по-моему, он человек вполнеблагородный.

– Если он говорил искренно? Что это значит? Да разве он могговорить неискренно?

– И мне тоже кажется, – отвечал я. «Стало быть, у неймелькает какая-то мысль, – подумал я про себя. – Странно!»

– Ты все смотрел на него... так пристально...

– Да, он немного странен; мне показалось.

– И мне тоже. Он как-то все так говорит... Устала я,голубчик. Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне как можнопораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, чтохочу поскорее полюбить его?

– Нет... почему ж обидно?

– И... не глупо? То есть ведь это значило, что покамест яеще не люблю его.

– Напротив, это было прекрасно, наивно, быстро. Ты такхороша была в эту минуту! Глуп будет он, если не поймет этого с своейвеликосветскостью.

– Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, ядурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего нескрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, еслиопять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, можетбыть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..

Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнатеу меня было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущенийбродило во мне, и я еще долго не мог заснуть.

Но как, должно быть, смеялся в эту минуту один человек,засыпая в комфортной своей постели, – если, впрочем, он еще удостоилусмехнуться над нами! Должно быть, не удостоил!