Зелменяне - Моисей Кульбак Страница 3

На дворе тихо.

Война и революция в конце концов благополучно прошли здесь, только с тетей Гесей случилась ни за что ни про что эта беда, из-за какой-то там глупости, из-за капли бульона.

Зелменовы возвращались с фронтов в жестких шинелях и лопнувших по швам шапках. Первое время они ходили по двору как волки, поглощали все, что попадалось им на глаза, но постепенно их приручили, говорили с ними мягко и кое-как добились того, что они приняли довоенный облик. Шинелями на зиму обили наружные двери, а распоровшиеся шапки еще до сих пор валяются за печками. Бывает, в большие морозы дядя Ича вытаскивает из-за печи такую вот шапку, натягивает ее до бороды и выходит за охапкой дров для тети Малкеле. Вот что осталось от войны.

* * *

Самый строптивый из всех Зелменовых — дядя Фоля. Он не говорит ни слова, потому что ребенком его здесь обидели. Ну что ж, никто не собирается тянуть его за язык.

За ним идет Бера дяди Ичи, тоже порядочный фрукт, теперь милиционер второго участка, но так как никто его в глаза не видит — он приходит домой только для того, чтобы переспать ночь на отцовском жестком топчане, — то он тоже не страшен.

Если случается, что кто-нибудь из молодых начинает иногда болтать о нынешних разных пустяках, с ним справляются по-домашнему: на них, молодых сорванцов, еще действует громко сказанное слово, а если уж совсем плохо, помогает и пощечина.

— Давно пора выбить дурь из головы, — говорит дядя Зиша.

— И пора бы уже стать людьми! — говорит дядя Ича.

— А главное — сколько еще можно балбесничать? — спрашивает дядя Юда.

* * *

Дядя Юда имеет, наверное, в виду свою Хаеле. Известно, что дядя Юда собирается выдать Хаеле замуж за еврея. Последнее время он забросил рубанок, бегает целыми днями по синагогам в поисках приличного человека. Он хочет резника.

Говорят, однажды он условился о встрече с таким вот женихом где-то на окраинной улице. И должна же была случиться в ту ночь метель! Все же его Хаеле пошла, встала на углу, где наказал отец, и принялась ждать. В пурге не видно было ни единого живого существа, в том числе и жениха. Но Хаеле, должно быть, так сильно хотелось выйти замуж, что она, прислонясь к стене, решила ждать своего суженого, пусть даже до утра. О чем она тогда думала — просто трудно сказать.

Поздно ночью дядя Юда уже в постели вспомнил о ней, побежал и привел ее, еле живую, домой.

А о женихе двор говорит:

— Кто же этого не понимает, что у него не было охоты жениться в такой мороз?

Есть на дворе один Зелменов, который женился бы на Хаеле и в мороз. Это парень в годах, лет тридцати восьми, если не больше, завзятый молчун. Он приходит каждую ночь к отцу в дом, чтобы переспать ночь на жестком топчане. Считают, что он вполне подходящий жених, но холодная любовь между ним и Хаеле еще должна выстояться. Она должна еще выстояться, хотя бы потому, что Хаеле нет-нет да побежит куда-то на свидание.

Но дядя Юда определенно будет против этого брака по следующим причинам:

1. Зелменов не любит Зелменова.

2. Жених далек от всего еврейского.

3. Жених издевается над двором.

Все это, конечно, верно. Именно сейчас, назло всему миру, он, жених, выкинул новый фортель со своей матерью, с тетей Малкеле, и возмутил старых Зелменовых до глубины души.

Что же такое случилось?

Тетя Малкеле как-то надумала пойти к Бере в милицию.

— Бера, почему бы тебе когда-нибудь не улыбнуться? — так она спросила. — А то можно подумать Бог весть что!

По ее словам, Бера тогда все-таки улыбнулся. Так это или не так, но, во всяком случае, он долго сидел, смотрел исподлобья на закутанную мать и сопел.

А потом спросил:

— Есть ли у вас на жизнь, мама?

Дядя Ича — веселый человек, и для него это вовсе не существенно.

Бера вздохнул, испустил нежное ржание (смотри главу первую) и сказал:

— Знаешь ли ты, мама, что ты неграмотная?

Она, по правде говоря, этого не знала. Бера все ей объяснил, растолковал и посоветовал заняться ликвидацией своей неграмотности. Потом он встал и позвонил в педтехникум.

Был январь. Стояли морозы. Тетя Малкеле, замерзшая, возвращалась домой и думала: «С этим Берой уж лучше встречаться пореже».

* * *

Утром во дворе появился учитель — парень с чуприной, торчавшей из-под козырька.

У тети Малкеле сильно забилось сердце. Она сразу же умылась, сняла передник и, смущенная, присела к краю стола. Тетя Малкеле, по правде говоря, сильно испугалась, не знала, что здесь, в сущности, произойдет, и с отчаянием смотрела учителю в глаза. Учитель еще тоже не знал как следует, что ему надо делать, и краснел под своим козырьком.

Комсомолия — сорванцы — держит свои письменные принадлежности на запоре, а у тети в чернильнице были мухи вместо чернил. Тетя все дула и дула в чернильницу, но, как уверял учитель, это не могло помочь. Ручку вытащили из-за зеркала и стерли с нее паутину. Учитель попробовал перо на ногте, и выяснилось, что это перо допотопное, еще дореволюционное.

С тех пор у тети Малкеле осталась привычка — любое перо надо попробовать на ногте, пишет ли оно. Тетя считала, что и это уже в некотором роде признак учености.

Дядя Ича тоже был очень взволнован. Все же он нашелся и предложил свою тетрадь для письма. Он достал из ящичка швейной машины скрученную тетрадь, к которой был на веревочке привязан карандаш, расправил ее на колене и с дрожью в руке передал учителю.

Собрался весь двор, стало тесно, люди дивились и пожимали плечами.

— Что творится на свете! — не выдержал под конец дядя Ича.

Дядя Юда сердито глянул на него поверх очков и ответил:

— Так разве не лучше лежать в земле?

Это он имел в виду тетю Геею, которая уже избавлена от школьного принуждения.

Только дядя Зиша стоял спокойно в стороне, потягивал волосок из бороды и улыбался:

— Ну и дети же у людей!

* * *

Потом к этому привыкли. Учитель приходил каждый вечер. Уже знали, что тетя Малкеле много у него успела, ничего не скажешь, способности у нее неплохие, хотя, надо сознаться, она слегка поленивалась.