Шесть рассказов, написанных от первого лица - Уильям Сомерсет Моэм Страница 3

— Теперь ему придется строить чертову дорогу бесплатно! — закончил Мортон, и пока он рассказывал мне эту историю, его глаза сияли.

Как-то утром мы увидели на строительстве этого подрядчика в тюремном саронге. Вид у него вовсе не был удрученным. К своему несчастью он отнесся философски.

— Я обещал ему скостить срок, когда дорога будет закончена, — сказал Мортон. — И он жутко обрадовался. Очко в мою пользу, а?

Прощаясь с Мортоном, я попросил его сообщить мне, когда он приедет в отпуск, и он обещал написать, как только сойдет на английский берег. Под влиянием минуты на такие приглашения не скупишься, причем совершенно искренне. Однако, когда тебя ловят на слове, испытываешь далеко не приятное чувство. Дома люди так не похожи на себя за границей. Там они непринужденны, сердечны, естественны. От них можно услышать много интересного. Они невероятно гостеприимны. И возникает желание отплатить им за радушие таким же радушием. Но все не так просто. Люди, такие обаятельные в своей среде, кажутся очень серыми в вашей. Они держатся неловко и робко. Вы знакомите их со своими друзьями, и вашим друзьям они скучны до ломоты в скулах. Нет, ваши друзья стараются быть предельно любезными, но вздыхают с облегчением, когда чужаки уходят и разговор возвращается в привычное и приятное русло. Мне кажется, обитатели дальних краев очень скоро начинают прекрасно разбираться в ситуации, — возможно, в результате не одного горького и унизительного опыта. Во всяком случае, я убедился, что они не спешат воспользоваться приглашением, которое с такой сердечностью было сделано и столь же сердечно принято в маленьком селении посреди джунглей. Но Мортон был другим — молодым и неженатым. Обычно главные трудности возникают из-за жен. Женщины, с которыми их знакомишь, морщатся на их немодную одежду, с одного взгляда подмечают их провинциальность и замораживают их своим безразличием. Но мужчина играет в бридж и в теннис и танцует. Мортон обладал шармом. Я не сомневался, что через день-другой он твердо встанет на собственные ноги.

— Почему вы не сообщили мне, что вернулись? — спросил я.

— Подумал, вам вряд ли захочется, чтобы я вам надоедал, — улыбнулся он.

— Какая чепуха!

Разумеется, пока мы стояли на Бонд-стрит у края тротуара и разговаривали, он казался мне совсем незнакомым. До этой минуты я видел его одетым только в шорты цвета хаки и тенниску, если не считать вечеров, когда мы возвращались из клуба и он переодевался к обеду в пижамную куртку и саронг. Удобнейший вечерний костюм! В пиджаке и брюках из тонкой серо-голубой шерсти он выглядел как-то неуклюже. Лицо над белоснежным воротничком казалось почти шоколадным.

— Ну, а как дорога? — спросил я.

— Кончена! Я боялся, что придется отложить отпуск — под конец мы наткнулись на кое-какие помехи, но я заставил их пошевеливаться и накануне отъезда прокатился по ней из конца в конец на «форде» без единой остановки. Я засмеялся. Его восторг был очарователен.

— И чем вы занимались в Лондоне?

— Покупал во что одеться.

— Хорошо проводите время?

— Чудесно. Правда, в одиночку, но меня это не очень огорчает. Каждый вечер хожу в театр. В Лондоне думали остановиться Палмеры — по-моему, вы с ними познакомились в Сараваке — и мы собирались развлекаться вместе. Но им пришлось уехать в Шотландию. Ее мать очень больна.

Его слова, сказанные так беззаботно, больно меня задели. Обычная история, от которой надрывается сердце. За месяцы, долгие-долгие месяцы до отпуска, люди строят планы, как его проведут, и, сходя с парохода, сгорают от нетерпения. Лондон. Магазины, клубы, рестораны. Лондон. Они замечательно проведут время. Лондон. Он проглатывал их. Незнакомый, кипящий суетой город, не враждебный, но глубоко равнодушный. Они в нем терялись. У них не было друзей. У них не было ничего общего со случайными знакомыми. Тут они оказывались более одинокими, чем в джунглях. Каким облегчением было наткнуться в театре на кого-то, с кем они были знакомы на Востоке (и возможно, считали его скучнейшим человеком или же терпеть не могли!). И они договаривались провести вечер вместе, веселились, заверяли друг друга в том, что великолепно проводят отпуск, и перебирали общих знакомых, а под конец несколько неловко признавались друг другу, что не пожалеют, когда отпуск кончится и надо будет вновь впрягаться в работу. Они ездили навестить родных и, конечно, радовались встрече с ними, но все было не как прежде, и они ощущали себя немножко лишними, а если уж напрямую, то жизнь, которую люди вели в Англии, казалась им смертоносной. Конечно, побывать дома — замечательно, но жить там они уже не могли и мечтали о своем бунгало над рекой, об объездах своего округа и о том, до чего же хорошо иногда вырваться ненадолго в Сандакан или Кучинг, а то и в Сингапур.

И поскольку я помнил, что предвкушал Мортон, когда дорога будет закончена и, освободившись от нее, он уедет в отпуск, то мне стало больно, едва я представил себе, как он обедает один в унылом клубе, где никого не знает, или в ресторане в Сохо, а потом отправляется смотреть спектакль — и не с кем поделиться впечатлениями, и не с кем выпить в антракте. В то же время я сознавал, что даже будь мне известно, что он в Лондоне, я ничего для него не сделал бы, так как всю последнюю неделю у меня не нашлось бы свободной минуты. Да и в тот вечер я обедал с друзьями, потом мы собирались в театр. А утром я отправлялся за границу.

— Что вы делаете сегодня вечером? — спросил я.

— Иду в «Павильон». Туда не попасть, но тут через дорогу есть один отличный малый, и он оставил для меня билет, который вернули. Знаете, один билет бывает гораздо легче достать, чем два рядом.

— А почему бы вам не поужинать со мной? Я пригласил друзей в «Хеймаркет», а после мы собираемся в «Сиро».

— Буду очень рад.

Мы договорились встретиться в одиннадцать, и я расстался с ним: мне было уже пора.

Я опасался, что друзья, с которыми я предполагал познакомить Мортона, не слишком его развлекут: они отнюдь не были молоды, но в это время года не приходилось надеяться, что у кого-нибудь из моих знакомых помоложе окажется свободный вечер. Да и ни одна из знакомых девушек не поблагодарила бы меня за приглашение поужинать и потанцевать с застенчивым молодым человеком из Малайи. Во всяком случае я мог твердо рассчитывать, что Бишопы постараются занять его, и, в конце-то концов, ему наверняка будет приятнее поужинать в клубе, послушать хороший оркестр, посмотреть на красивых танцующих девушек, чем отправиться спать в одиннадцать часов, потому что некуда себя девать. С Чарли Бишопом я познакомился в мою бытность студентом-медиком. Тогда он был худеньким замухрышкой со светло-рыжими волосами и грубоватыми чертами лица. Глаза у него, правда, были красивые — темные, блестящие, но он носил очки. Физиономия у него была круглая, веселая, румяная. От девушек он сходил с ума. Видимо, в нем что-то было, так как без денег и при всей своей невзрачности он умудрялся обзаводиться чередой подружек, ублаготворявших его переменчивые вкусы. Он был умен и развязен, категоричен и вспыльчив. И очень остер на язык. Задним числом я сказал бы, что он был довольно-таки неприятным молодым человеком, но скучным я бы его не назвал. Теперь, заметно разменяв шестой десяток, он огрузнел, совершенно облысел, но его глаза за стеклами очков в золотой оправе все еще живо блестели. Он был догматичен и заметно самодоволен, по-прежнему категоричен и саркастичен. Когда знаешь кого-нибудь так долго, перестаешь замечать его недостатки. Принимаешь их безоговорочно, как принимаешь его физические изъяны. По профессии он был микробиологом и время от времени присылал мне свои тонкие книжечки, которые выходили в свет. Строго и сугубо специальные, иллюстрированные страшноватыми фотографиями бактерий. Я их не читал. По доходившим до меня слухам я заключил, что взгляды Чарли на проблемы, которыми он занимался, считались сомнительными. Не думаю, что он пользовался популярностью среди своих коллег — он не скрывал, что смотрит на них как на сборище бездарных дураков. Однако у него была работа, приносившая, если не ошибаюсь, от шести до восьми тысяч в год, а мнение других людей о нем оставляло его абсолютно равнодушным.