Красная гостиница - Оноре де Бальзак Страница 3

Заслышав стук конских копыт, хозяин «Красной гостиницы» вышел на порог.

— Честное слово, господа, — воскликнул он, — еще немного, и пришлось бы вам ночевать под открытым небом, как большинству ваших соотечественников, они ведь расположились на бивуаках за Андернахом. У меня полным-полно проезжих. Могу только предложить вам собственную свою комнату, если вы желаете поспать на кровати. И лошадям вашим я велю сейчас бросить во дворе соломы для подстилки. Нынче у меня и в конюшне-то спят христианские души. Вы из Франции изволили прибыть? — немного помолчав, спросил он.

— Из Бонна, — воскликнул Проспер. — И с самого утра мы ничего не ели!

— О-о! насчет еды не беспокойтесь! — отозвался немец, закивав головой. Из всей округи за десять миль приезжают попировать в «Красную гостиницу». Угощу вас на славу! Подам свежую рейнскую рыбу. Чего уж тут говорить!

Поручив усталых лошадей заботам хозяина, который, однако, тщетно звал своих слуг, оба подлекаря вошли в общую залу гостиницы. Густое облако сизого дыма, окутавшее многочисленных курильщиков, сперва мешало юношам разглядеть, в какую компанию они попали; но когда оба уселись за стол с философским терпением путешественников, познавших на практике бесполезность шумных требований, сквозь дымную завесу они различили обычные приметы немецкой гостиницы: стенные часы, столы, пивные кружки, трубки с длинными чубуками, разношерстное сборище гостей — кучки евреев, немцев, топорные лица судовщиков. Как в тумане поблескивали эполеты французских офицеров; по плиточному полу позвякивали шпоры и сабли. Одни играли в карты, другие спорили либо молчали, ели, пили, прохаживались по комнате. Низенькая толстуха, несомненно хозяйка заведения, судя по признакам, обычным для всех хозяек немецких гостиниц: черному бархатному чепчику, корсажу, шитому серебром, клубку шерсти, связке ключей, серебряной брошке, косам, уложенным вокруг головы, по всему костюму, впрочем с величайшей точностью изображенному на сотнях гравюр и поэтому не заслуживающему описания, словом, жена трактирщика с необычайной ловкостью то успокаивала нетерпение двух друзей, то вновь возбуждала его. Шум постепенно стихал, проезжие разошлись по комнатам, облако дыма рассеялось. Когда на стол поставили тарелки для подлекарей и подали знаменитого рейнского карпа, пробило уже одиннадцать часов, и зала совсем опустела. В ночной тишине раздавалось фырканье лошадей и хруст сена у них на зубах, журчанье рейнских струй и самые разнообразные звуки, оживляющие битком набитую гостиницу, когда постояльцы ее собираются опочить сном: затворялись и отворялись двери и окна, гудел невнятный говор, доносились из спален какие-то оклики. В этот час тишины и суматохи оба француза и хозяин, усердно расхваливавший Андернах, свой ужин, свою супругу, свой рейнвейн и республиканскую армию, с некоторым интересом прислушивались к плеску весел и хриплым голосам судовщиков, подводивших лодку к пристани. Трактирщик, вероятно, привыкший различать их гортанные возгласы, быстро вышел. Вскоре он вернулся и привел с собою коротенького тучного человека, за которым два лодочника внесли тяжелый баул и несколько тюков. Когда все это было сложено на полу, приземистый толстяк сам поднял баул и, не расставаясь с ним, без церемоний уселся за стол напротив двух подлекарей.

— Ступайте, — сказал он судовщикам, — переночуйте в лодке, а то в гостинице полно народу. Да, так будет лучше.

— Сударь, — сказал хозяин новому гостю, — вот все, что у меня осталось ив съестных припасов.

И он указал на кушанья, поданные двум французам.

— Больше в доме нет даже корки хлеба, даже обглоданной косточки.

— А кислой капусты нет?

— Дочиста выгребли! И, как я уже имел честь объяснить, не могу предложить вам другой постели, кроме стула, на котором вы сидите, и другой комнаты, кроме общей залы.

При этих словах приземистый человечек окинул хозяина и обоих французов взглядом, в котором сквозили осторожность и страх…

— …Должен заметить, — сказал г-н Герман, прерывая свой, рассказ, — что нам так и не удалось узнать ни настоящей фамилии, ни истории этого незнакомца; из его бумаг явствовало, что он прибыл из Аахена; он значился в ник под фамилией Вальгенфер и был владельцем довольно большого предприятия близ Нейвида, изготовляющего булавки. Как все фабриканты этого края, он носил сюртук из толстого сукна, короткие панталоны и темно-зеленый бархатный жилет, сапоги и широкий кожаный пояс. Лицо у него было совершенно круглое, манеры простые и сердечные. Но в тот вечер ему, видимо, очень было трудно скрывать какие-то опасения, а может быть жестокие заботы. Трактирщик говорил потом, что этот немец-фабрикант, должно быть, бежал из своей страны. Позднее я узнал, что фабрику его сожгли по несчастной случайности, как это часто бывает во время войны. Несмотря на озабоченное выражение, его физиономия говорила о большом благодушии, черты его были приятны, толстая шея отличалась молочной белизной, которую так подчеркивал черный галстук, что Вильгельм, усмехаясь, указал на нее Просперу…

Тут г-н Тайфер выпил стакан воды.

— Проспер учтиво предложил фабриканту разделить с ними ужин, и Вальгенфер недолго думая согласился, как человек, чувствующий себя в силах отплатить за такое радушие. Положив баул на пол, он поставил на него ноги, затем снял шляпу и придвинулся к столу, освободившись от перчаток и двух пистолетов, заткнутых за пояс. Хозяин тотчас принес для него прибор, и трое сотрапезников молча принялись утолять голод. И комнате было так жарко, такое множество жужжало в ней мух, что Проспер не выдержал и попросил хозяина открыть окно, выходившее на пристань. Окно было защищено железной перекладиной, укрепленной концами в двух гнездах, сделанных в оконной нише. Для большей безопасности ставни закладывались изнутри двумя болтами, которые завинчивались гайками. Случайно бросив взгляд на окно, Проспер увидел, каким сложным способом хозяин запирает его…

— Но раз я заговорил о месте действия, — заметил г-н Герман, — я должен описать расположение комнат в гостинице, — подробности эти необходимы, так как без ник история моя не будет вполне понятна. Зала, где ужинали три действующие лица, о которых я сейчас упоминал, имела два выхода, — один из них на андернахскую дорогу, тянувшуюся по берегу Рейна; как раз перед гостиницей находилась пристань, где причалена была лодка, нанятая фабрикантом для его путешествия; вторая дверь вела во двор гостиницы. Двор, огороженный высоким забором, в ту ночь был забит хозяйской скотиной и лошадьми постояльцев, так как даже в конюшнях спал вповалку народ. Ворота так старательно были забаррикадированы, что хозяин для скорости провел фабриканта и лодочников через дверь, выходившую на улицу. Открыв по просьбе Проспера Маньяна окно, он принялся запирать эту дверь, заложил засовы, завинтил болты гайками. Хозяйская комната, где должны были ночевать оба подлекаря, находилась рядом с общей залой и отделялась тонкой переборкой от кухни, где, вероятно, устроились на ночь хозяйка и ее супруг. Служанка только что вышла поискать себе убежища в яслях, или на сеновале, или в каком-нибудь другом месте. Как видите, общая зала, хозяйская спальня и кухня были несколько в стороне от остальных помещений гостиницы. Во дворе держали двух больших псов, их басистый лай изобличал бдительных и злых сторожей.