Зулейка Добсон, или оксфордская история любви - Макс Бирбом Страница 29

Снова она в сопровождении Самого Маккверна двинулась к толпе; займы — теперь бесценные, потому что она к ним прикоснулась, — должным образом были заимодавцам возвращены. У прислужника она забрала чайницу, где оставалась только пара запонок.

После того как она в ночи скрылась из скромной обители Гиббсов, Зулейка ни разу не воровала. Готова ли она снова взяться за старое? Ограбить герцога, его предполагаемого наследника и не рожденных еще Тэнвилл-Тэнкертонов? Увы, да. Но то, что она сделала, доказывало, что она не совсем потеряла совесть. А то, как она это сделала, свидетельствовало о врожденной ловкости рук, благодаря которой при должной подготовке она могла бы занять достойное место по меньшей мере среди второклассных престидижитаторов своего времени. Стремительным, почти незаметным движением свободной руки она отцепила сережки и «пассировала» их в чайницу. Это она сделала отвернувшись от толпы, приближаясь к герцогу. Одновременно она столь же искусно, хотя и крайне безнравственно, извлекла запонки и «исчезла» их у себя на груди.

Торжеством ли, стыдом ли или тем и другим понемногу зарумянилась она перед тем, кого ограбила? Или она волновалась, делая подарок тому, кого однажды любила? Несомненно, нагота ушей придала ее лицу новый вид — первобытный, открытый, прелестно шальной. Герцог увидел перемену, но не разглядел ее причины. Зулейка была как никогда восхитительна. Он отступил и покачнулся, точно от близости невыносимого очарования. Сердце его возопило. Внезапная пелена застила глаза.

Две жемчужины стучали в протянутой чайнице подобно игральным костям.

— Оставьте себе! — прошептал герцог.

— Благодарю, — почти робко прошептала она в ответ. — Но вот это — это вам. — Она взяла его руку, раскрыла ее, наклонила над ней чайницу, уронила две сережки и поспешно ушла.

Вернувшись к столику, она удостоилась долгой благодарной овации — приглушенной и торжественной, и тем более поэтому впечатляющей. Зулейка делала непрестанные реверансы, уже не с той застенчивой непосредственностью, с которой совершила первый свой поклон (она свыклась уже с мыслью о скорой гибели собравшихся), но скорее как примадонна: вскинутый подбородок, опущенные веки, зубы напоказ, руки, от груди восторженно раскидываемые во всю ширину.

Вы видели, как на концерте примадонна, спев, настаивает на том, чтобы пожать руки аккомпаниатору, и вытаскивает его в доказательство своего великодушия вперед, к ей одной предназначенным аплодисментам. Тогда вы, как и я, проникаетесь сочувствием к несчастной жертве. Вы бы то же почувствовали к Самому Маккверну, которого Зулейка, подразумевая, что ему принадлежит половина заслуги, схватила за запястье и не отпускала, продолжая кланяться, пока не стихли последние отголоски аплодисментов.

Дамы спустились со ступенек во двор, миазмами распространяя вокруг обиду. В трагедийные страсти толпы вторглась простая неловкость. Последовало общее движение к воротам колледжа.

Зулейка убирала свои фокусы в ларец, Сам Маккверн ей помогал. Шотландцы, как я уже говорил, народ застенчивый, но решительный и своекорыстный. Юный вождь горцев не успел еще прийти в себя после того, во что ввязался благодаря своей героине. Но он не упустил возможности пригласить ее завтра на ланч.

— С удовольствием, — сказала она, запихивая в специальное отделение Демоническую Рюмочку для Яиц. Потом, на Самого Маккверна посмотрев, спросила: — Вы популярны? У вас много друзей? — Он кивнул. Она сказала, что нужно их всех пригласить.

То был удар для влюбленного до безумия, но прижимистого юноши, рассчитывавшего на ланч à deux. ^[72]

— Я думал… — начал он.

— Напрасно, — перебила она.

Последовала пауза.

— И кого же мне приглашать?

— Я их никого не знаю. Откуда y меня взяться предпочтениям?

Она вспомнила герцога. Оглядевшись, она увидела, что тот все еще стоит в тени у стены. Затем он приблизился.

— Ну конечно, — поспешно сказала она Самому Маккверну, — пригласите его.

Сам Маккверн подчинился. Он повернулся к герцогу и сказал, что мисс Добсон соизволила завтра с ним отведать ланч.

— Но, — сказала Зулейка, — только если вы составите компанию!

Герцог посмотрел на нее. Разве они не договаривались вместе провести его последний день? Сережки, которые она ему подарила, ничего не значили? Спешно собрав то, что осталось от его порванной в клочья гордости, он прикрыл свои раны и принял приглашение.

— Мне так неудобно, — сказала Самому Маккверну 3улейка, — просить вас тащить назад этот тяжеленный ящик. Но…

Герцог пустил последние лохмотья гордости по ветру. Цепкой рукой вцепившись в ларец, глядя на Самого Маккверна с холодной яростью, он другой рукой указал на ворота колледжа. Он, и только он проводит Зулейку домой. Он в свой последний вечер на земле шутки шутить не будет. Это послание читалось в его глазах. Шотландец на него ответил точно таким же посланием.

Мужчинам случалось драться из-за Зулейки, но не в ее присутствии. Ее глаза расширились. Она и не думала броситься разнимать соперников. Наоборот, она попятилась, чтобы не мешать. Скорая драка куда лучше долгой ссоры! Зулейка надеялась, что победит достойнейший и (поймите ее правильно) что этим достойнейшим будет герцог. Она подумала — вспомнив смутно какую-то Картину или пьесу, — что ей следует поднять канделябр с зажженными свечами; но нет, так делали только в помещении и в восемнадцатом веке. Или ей нужна губка? Тщетными были эти ее размышления и основывались на совершенном незнании студенческих нравов и обычаев. Герцог с Самим Маккверном ни за что не дошли бы до рукопашной в присутствии дамы. Противостояние их было духовным поневоле.

Уступить пришлось шотландцу, хотя он и был шотландец. Устрашившись дьявольской силы воли, против него направленной, он сам не заметил, как пошел туда, куда его направил указательный палец герцога.

Проводив его взглядом, Зулейка повернулась с герцогу.

— Вы были великолепны, — сказала она тихо. Он это и сам отлично знал. Ждет ли олень в миг своей победы аттестата от своей лани? С малахитовой шкатулкой в руках, символом своего торжества, герцог властно улыбнулся своей любимице. Ему едва не почудилось, что она его рабыня. Тут он, вздрогнув, вспомнил свою унизительную покорность перед нею. Но унижениям конец! Победа ему вернула мужество, чувство собственного превосходства. Он эту женщину любил как ровня. Она бесподобна? Он, Дорсет, тоже. На луной залитой земной поверхности было сегодня два великих украшения — он и Зулейка. Ни ему, ни ей на свете нет замены. Одному из них обратиться в ничто? Жизнь и любовь прекрасны. Думать о смерти — безумие.

Не произнеся ни слова, дошли они до Солонницы. Зулейка ждала, что он заговорит о ее фокусах. Ему не понравилось? Она не решалась спросить; из всех присущих подлинному артисту качеств у нее была только чувствительность к критике. Она была расстроена. Подумывала, не попросить ли назад сережки. Он, кстати, ее за них не поблагодарил! Ладно, можно сделать поблажку приговоренному к смерти. Снова она вспомнила знамение, о котором он рассказал. Она взглянула на него, потом в небо. «Эта же луна, — сказала она про себя, — смотрит на крепостные стены Тэнкертона. Видит ли она двух черных сов? Слышит ли, как они ухают?»