Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис Страница 29

Между тем дверь беззвучно отворилась, и в келью вошли друг за другом, в белых одеяниях, словно призраки, оторванные ото сна монахи. Все они выжидательно стали у стены. Монахи слышали последние слова настоятеля, от которых дух у них захватило. «Он говорит с Богом и ругает Бога. Сейчас молнии обрушатся на нас!» — думали они с содроганием.

Настоятель смотрел на них, но взгляд его пребывал где-то далеко, и потому он не видел вошедших. Послушник подошел к нему и преклонил колени.

— Старче, — сказал он тихо, чтобы не испугать настоятеля. — Они пришли, старче.

Настоятель услышал голос своего прислужника, обернулся и увидел вошедших. Он покинул середину кельи и, медленно ступая, стараясь изо всех сил держать прямо свое готовое к смерти тело, подошел к скамье, взобрался на ее низкую, выступающую вперед ступень и остановился. Амулет со святыми изречениями на его плече развязался, но послушник тут же снова крепко завязал его, и амулет избежал осквернения, не коснувшись попираемой стопами человеческими земли. Старец протянул руку, взял лежавший рядом со скамьей настоятельский посох с навершием из слоновой кости и вдруг, словно силы снова вернулись к нему, резко поднял голову и окинул взглядом стоявших у стены друг подле друга монахов.

— Братья! — сказал он. — Я должен поговорить с вами в последний раз. Обратитеся во слух, а ослабевшие от поста да уйдут, ибо тяжко будет то, что я скажу вам! Все надежды и все страхи ваши должны пробудиться, напрячь слух и дать ответ!

— Мы слушаем тебя, святой настоятель, — сказал самый старый из братии, отец Аввакум, прижав руку к сердцу.

— В последний раз говорю я с вами, братья. А поскольку вы твердолобые, то говорить я вынужден иносказаниями.

— Мы слушаем тебя, святой настоятель, — снова сказал отец Аввакум. Настоятель наклонил голову, понизил голос.

— Прежде возникли крылья, а затем — ангел! — сказал он и умолк.

Затем настоятель обвел пристальным взглядом монахов одного за другим и покачал головой:

— Что ж вы, братья, уставились на меня, разинув рты? Вот ты поднял руку и что-то шепчешь, старче Аввакум. У тебя есть что возразить?

Монах снова положил руку на сердце и заговорил:

— Ты сказал: «Прежде возникли крылья, а затем — ангел». Этого изречения мы никогда не встречали в Писаниях, святой настоятель.

— Да разве вы могли его встретить, старче Аввакум? Увы, разум ваш — еще потемки! Вы открываете Пророков, но глаза ваши не видят ничего, кроме букв. А что могут поведать буквы? Они — черные прутья темницы, в которой томится и взывает дух. Среди букв и строк и вокруг них, на не исписанном еще пергаменте, свободно витает дух. И я тоже витаю вместе с ним, неся вам великую весть: прежде возникли крылья, а затем ангел, братья!

Старец Аввакум снова открыл уста:

— Светильник угасший — наш разум, святой настоятель, зажги же его. Зажги его, дабы проникли мы в иносказание и узрели его.

— Поначалу, старче Аввакум, было стремление к свободе, самой же свободы не было. И вот вдруг на самом дне рабства какой-то человек сильно, стремительно взмахнул закованными в цепи руками, словно это были не руки, а крылья. Затем еще один человек, еще, а после и весь народ.

— Народ Израильский? — послышались радостно вопрошающие голоса.

— Народ Израильский, братья! Таков великий и страшный миг, который переживаем мы ныне. Желание свободы ожесточилось, крылья обрели силу, пришел освободитель! Пришел освободитель, братья! Ибо что, по-вашему, сотворило этого ангела свободы? Снисхождение и милосердие Божье? Его любовь? Его справедливость? Нет, терпение, упорство и борьба человека сотворили его!

— Великий долг, тяжесть невыносимую возлагаешь ты на человека, святой настоятель, — набравшись смелости, возразил отец Аввакум. — Неужели столь велика твоя вера в него?

Но настоятель не обратил внимания на это возражение: все его помыслы были теперь устремлены к Мессии.

— Это наш Сын! — воскликнул он. — Потому Писания и называют его Сыном человеческим! Вот уже на протяжении многих поколений соединяются друг с другом мужчины и женщины Израиля, а для чего, как вы думаете? Чтобы познали наслаждение их бедра, чтобы возрадовалось их лоно? Нет! Тысячи и тысячи ласк должны свершить они, чтобы родился Мессия!

Настоятель с силой ударил посохом о плиты пола.

— Помните, братья! Он может прийти среди ясного дня, может прийти и в глухую ночь, так будьте же всегда готовы — в чистоте телесной, посте и бдении, — горе вам, коль застанет он вас нечистыми, во сне и в насыщении.

Монахи прятались друг другу за спину, не решаясь поднять глаза и взглянуть на настоятеля, и чувствовали, как от чела его изливается на них яростное пламя.

Приготовившийся к смерти сошел, со скамьи, твердым шагом приблизился к перепуганным, беспорядочно столпившимся отцам, вытянул посох и поочередно коснулся им каждого.

— Помните, братья! — воскликнул настоятель. — Стоит лишь на мгновение исчезнуть рвению, и вновь крылья обратятся в цепи! Бодрствуйте, сражайтесь, денно и нощно держите зажженной лампаду — душу вашу! Бейте, сотрясайте воздух крыльями! Я спешу, покидаю вас, иду говорить с Богом. Я ухожу от вас, и вот вам мои последние слова: бейте, сотрясайте воздух крыльями!

Дыхание у говорившего вдруг прервалось, и настоятельский посох выскользнул из рук. Старец тихо и мягко опустился на колени и беззвучно откинулся на плиты. Послушник громко вскрикнул и бросился поднимать своего старца. Монахи пришли в движение, склонились над телом, уложили настоятеля на плиты, сняли семисвечный светильник и поставили его рядом с мертвенно бледным, неподвижным лицом. Борода старца поблескивала, белый хитон его распахнулся, показалась обволакивавшая грудь и бедра старца покрытая кровью грубая власяница с широкими железными шипами.

Старец Аввакум положил руку на грудь настоятеля — туда, где было сердце, — и сказал:

— Он умер.

— Он освободился, — сказал другой монах.

— Расстались и разошлись по домам влюбленные: тело — в землю, а душа — к Богу, — тихо произнес еще кто-то.

Но пока они, переговариваясь, готовились разогреть воду, чтобы омыть покойника, настоятель открыл глаза. Монахи отпрянули, взирая на него с ужасом. Лицо настоятеля сияло, тонкие руки с длинными пальцами шевелились, а взгляд исступленно устремился в пустоту.

Старец Аввакум опустился на колени, снова положил руку на сердце настоятелю.

— Стучит. Он не умер, — сказал монах и повернулся к послушнику, который пал в ноги своему старцу и целовал их. — Встань, Иоанн! Оседлай самого быстрого верблюда, скачи в Назарет и привези оттуда почтенного раввина Симеона. Он исцелит настоятеля. Торопись, уже светает!

Светало. Облака рассеялись. Омытая, насытившаяся земля сияла и благодарно взирала на небо. Два горных ястреба взвились в воздух и кружили над обителью, суша на воздухе оперение.